Знакомство с Николь
Шрифт:
Вот я и получила, как хотела, «первое место». Только не среди лауреатов…
Все выходные у меня ушли на то, чтобы смириться с поражением и попросту пережить учинённый моей самооценке урон. Обдумать каждое слово Растопчинской. Обсудить его с Дашей и Ярославом, высмеять, но буквально вколотить в психику и пропустить через себя, ёжившуюся от стыда при одном только упоминании пятничного конкурса. Не хотелось видеть красное платье — оно и вправду начало казаться мне вульгарным. Я запихнула его в старый вонючий шкаф напротив кровати. От предложений посмотреть видео со своего выступления физически тошнило, а от мимолётного взгляда на диплом — трясло.
После легко доставшегося лауреатства, крайнее присуждённое звание пробудило меня от иллюзий. Возвращаться к ощущениям за кулисами в тот день было до ломоты мерзко: я видела себя инфантильной дурочкой. Самонадеянной, хихикающей неумехой, устроившей клоунаду вместо добросовестной распевки.
Об этом знали только я, Кирилл… и ведущий. Этого было достаточно, чтобы я сходила с ума от угрызений совести. Я чувствовала, что по этой причине критика Растопчинской имеет надо мной особую власть. А теперь предстояло выдержать добавку от Надин Дмитриевны… стоило подготовить себя морально заранее, но я даже не подумала, что она так среагирует! Неужели она не знала, с какой формулировкой мне присудили дипломанта?!
— Жюри осудили меня за сценический образ, — очнулась я под грохочущую дуэтную песню, до которой пытался докричаться Кирилл. Посмотреть в глаза Надин Дмитриевне я не решилась. Догадалась, что она прибавила громкость песни, чтобы спрятать за ней вопли, и почувствовала, как неконтролируемо задрались плечи. — Сказали, что петь джаз в красном – пошло.
Раз так, почему она меня не предупредила? Мои предыдущие выступления Надин смотрела в записи, и речи о неподходящем наряде у нас не шло!
— Брехня, Регина! Знаешь, почему тебе это высказали?! — металлические дребезжащие ноты в голосе преподавательницы вынудили меня поджать губы. Я-то знала: это всё потому, что в жюри сидела неотёсанная мужланка! Но я лишь мотнула головой, страшась предугадать правильный ответ. — Когда всё хреново, даже внешний вид человека начинает бесить! — от этой незамысловатой фразы в груди будто всё онемело… —Я посмотрела твоё безобразное выступление! Что случилось с ритмом? Целые куски мимо кассы! Ты не пела так в кабинете! Что за самодеятельность вылезла на сцене?! И перед кем?! Перед самой Растопчинской! А куда делось нормальное звукоизвлечение?! Даже на камере видно, что у тебя рот полпесни крохотный, как у этой курицы из жюри! Ты куда так звук передавила?! Бились-бились башкой об стену, бились-бились, и опять всё обгадила? Да если только в судьях видишь хоровиков, академистов, сразу рот надо шарашить, как можно шире! Легато надо пихать в каждую фразу!.. Мозги, блин, надо включать! — рявкнула заведённая Надин громче «Белого Рождества». Её бешеный, бегающий по моему лицу взгляд каре-зелёных глаз навевал жути. Соколов притаился в углу кабинета, а я, по ощущениям, побагровела…— Обидно! Обидно, когда тратишь на таких, как ты, время, а взамен получаешь фигу без масла! Вкладываешься! А потом выслушиваешь дерьмо от жюри! Выступление твоё смотришь – не лучше… бомжа, хлобыстнувшего боярышник!
Я попыталась улыбнуться — правда, было совсем несмешно. Тело окатило жгучим разочарованием. Напряжённые челюсти стиснулись до боли, пальцы сжались в кулак, но тут же бессильно ослабли. Я почувствовала, что сопротивляться бесполезно. Вот он, ответ на терзающий меня со дня вокального прослушивания вопрос: что же я на самом деле из себя представляла?
Я
Всё-таки я тихонько рассмеялась. Но сама не поняла, как упустила контроль и позволила слезам молниеносно переполнить глаза. Парочка горячих капель стекла по правой щеке и попала в уголок дрожащего рта, от чего у Надин Дмитриевны искренне и изумлённо вытянулось лицо. Похоже, она не планировала сталкиваться с мокрыми неприятностями… по крайней мере, так близко и судорожно отскочила к столу.
Стыдно. Я успела вовсю разреветься, не видя кабинета сквозь узкие щёлки заплывших век, когда она выключила беспечную, призванную вселять чувство праздника песню. Раздалась пугающая тишина, а к горлу подкатил ком, который мне удалось сглотнуть, чтобы произнести вслух напросившиеся слова…
Надеюсь, Кирилл не повернулся в этот момент. Не увидел, как мне не удалось сохранить выдержку. Хотя, уже всё равно...
— Извините. Я… — с трудом вздохнула, не веря, что это говорю. Глупо было верить в способности, об отсутствии которых меня предупредили с первого дня… и ещё глупее – приходить сюда с важным видом, воображать, что я разбираюсь в вокале, могу составить конкуренцию Кириллу. — Я больше не приду и не отниму ваше время.
Реакция преподавательницы осталась от меня скрыта за усилившимся потоком слёз.
Я стремительно сбросила тапки в угол. Нагнулась к ботинкам, найдя их наощупь, утащила с крючка куртку и, давясь беззвучным рёвом, выскочила в коридор из-за двух приоткрытых дверей.
Мне всегда давали понять не единожды: невелика потеря. Мнение Надин Дмитриевны оказалось решающим. Я осознала, что она была права…
— Эй! Ну-ка стой! — злобно раздалось где-то позади. И я, удирающая босиком по коридору в сторону лестницы с охапкой вещей, резко притормозила. Потому что всегда слушала эту истероидную беспрекословно! Один ботинок выпал из рук и сдавленно ударился об пол. Но как же можно было подумать, что преподавательница хотела меня задержать… — Стоять! Соколов!
Глава 26. То, о чём все молчат
Я сама не поняла, чего испугалась больше: того, что Кирилл догонит меня сопливую, или остановится по приказу Надин… подпиннула ботинок вперёд, и тот, несколько раз кувыркнувшись, отлетел к батарее у окна возле лестничного пролёта. Второй вместе разматывающимся шуршащим комком куртки я, всхлипывая, притащила к подоконнику и поторопилась натянуть обувь. Во дворе уже стемнело, блестели сугробы, а свет в помещении ещё не включили...
Вдалеке мелькнул силуэт. Соколов прикрыл железную скрипнувшую дверь и кинулся в мою сторону, приобретая разборчивые очертания. Приближающийся тихий топот меня окончательно ослабил: в груди заклокотало от усилившегося плача.
— Регин! Подожди! — Дурацкая молния! Исступлённо подёргав её за замок, зажевавший шерстяной носок, я дотянулась до второго валяющегося ботинка. Собиралась обуть его, не застёгивая, и выскочить на лестничную клетку. — Подожди!
Кирилл подлетел к подоконнику, выхватил у меня из рук ботинок и отшвырнул за спину. Тот громко рухнул в очередной раз, а я не придумала ничего лучше того, чтобы из последних сил заскулить, спрятав погорячевшее мокрое лицо ладонью.
— Ну дай я тебя пожалею, — хохотнул Соколов и обернул меня в тёплые обездвиживающие объятия, — редиска! Не обижайся на Надин Дмитриевну. Она не со зла…