Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
— Есть и такие, — согласился Чумаков и тоже поглядел на Тарасюка.
— Я свою жизнь всегда готов отдать, — сказал Тарасюк.
— Даром, — перебил его Липатов. — Это враг любит. Он любит, когда его не трогают, чтоб самому тронуть.
— Ты что думаешь, я трус?
— Нет, это я трус, — спокойно сказал Липатов, — и при всех говорю, что трусил, и для того говорю, чтобы все знали и в следующий раз спуску не давали. — И вызывающе повторил: — Вот сказал, и теперь все знают, теперь я трусить уже никак не смогу. Не
— Правильно, — сказал Чумаков, — теперь ты трусить не будешь. Раз у тебя такая совесть острая, никак не будешь.
В первом бою человек обычно испытывает чувство тоски. Это чувство подавляет, изнуряет, делает беспомощным, избавиться от него сразу трудно. Это — как душевная болезнь.
Тарасюк, страдая от этого чувства, жался к соседу. Но Липатов крикнул:
— Держи дистанцию!
Тарасюк отполз, остался один. Сначала он стрелял, не видя врага, потом подумал, что стреляет для того, чтобы не бояться. Ему стало стыдно, и он перестал стрелять.
В бою чувствуешь, если и не видишь, поведение своего соседа. Помочь слабому — мужественная обязанность товарища. И Липатов хотел помочь Тарасюку, но Тарасюк, не поняв его намерения, отрекся от помощи и тем самым отрекся от дружбы и стал одиноким.
Очень скоро Липатов стал любимцем роты. Каждый его поступок отличался правдивостью и чистотой. Но с Тарасюком он больше не разговаривал. Он, казалось, не замечал его. А Тарасюка тянуло к Липатову. И когда ходили в атаку, он по–прежнему стремился быть ближе к нему.
Однажды Липатова ранили. Тарасюк подхватил его под руки и попытался отвести к перевязочному пункту.
Но Липатов вырвался из его рук и сказал:
— Из боя уйти хочешь?
Не знаю, говорил Липатов о Тарасюке с бойцами или не говорил, только отчужденно стали относиться к нему бойцы. И это усугубилось еще вот чем.
Отделение блокировало дзот. Шел рукопашный бой. Неожиданно в ходе сообщения показалась новая группа немцев. Они спешили на помощь своим. Командир крикнул:
— Гранату! Бей гранатой!
Тарасюк бросил гранату. Но забыл отодвинуть предохранительную чеку, и граната не разорвалась.
Бой был неравным, тяжелым. После боя Липатов разыскал неразорвавшуюся гранату и отдал ее Тарасюку.
— Вот, возьми обратно. Спасибо не надо. Это тебе враги спасибо скажут.
Теперь Тарасюк ел из котелка один, курил только свой табак. Ему некому было читать письма, и никто не читал ему своих. Это было одиночество.
Есть на войне такое, чего легко не прощают.
Мучаясь болью своего сиротства, Тарасюк попытался угодливыми услугами добиться расположения к себе.
Но от доброты его отказывались с отвращением.
Он попытался сдружиться с поваром Егошиным. Но Егошин сказал:
— Ты ко мне лучше не вяжись. У меня такая точка зрения: продукты на тебя переводят. Другому лишнего черпну, тебе — ни в жизнь!
Когда
— Пошла наша вобла к тихой заводи. Не любит, когда враг свинцовую икру мечет.
И хотя Тарасюк не по своей воле уходил из боя и его в пути обстреливали фашисты, нелюбовь бойцов сопутствовала ему. Тарасюк это чувствовал.
Но к чести Тарасюка нужно сказать: как ни страдал он, как ни тяжело ему было, он понимал справедливость такого отношения к нему.
Для каждого своего поступка он стал искать мысленно сравнение с той мерой, какую диктовало ему суровое воинское товарищество. И если поступок хоть на вершок подымался над этой мерой, он был счастлив. Но это было куцее и одинокое счастье.
Ну кто мог знать, что совсем недавно, чтобы быстрее доставить донесение, Тарасюк не прополз, а пробежал под огнем лощину, и, когда у самого лица пищали пули, он не пугался этого писка, не ложился, а продолжал бежать… А ведь ничего плохого не было бы, если б он лег. А вот он не лег.
Или вот тоже. Возвращаясь в подразделение, он наткнулся ка раненого пулеметчика. Второй номер был убит. Пулеметчик один отбивался от автоматчиков.
Тарасюк лег рядом, за второго номера, и до вечера вел бой. Потом, когда пришла помощь, Тарасюк встал и сказал пулеметчику:
— До свидания.
— Спасибо, — сказал пулеметчик.
— Не за что, — сказал Тарасюк.
А когда пришел в подразделение, командир наложил на него взыскание за то, что пропадал невесть где.
Тарасюк постеснялся сказать, где он пропадал, — ведь не поверят: Тарасюк — и вдруг в такое дело по своей охоте полез. Он только пробормотал:
— Заблудился я.
— А компас на что? — спросил командир. — Еще раз заблудитесь — в обоз пошлю. Там не заблудитесь.
И вот что сейчас отчудил этот самый Тарасюк. Хотя многим его подвиг показался удивительным, ничего, пожалуй, удивительного в этом не было. Вот утверждают, что характер человека выдается один на всю жизнь, вроде этакого духовного костюма. Но ведь это ж неправда.
Была река. По одну сторону окопались мы, по другую — враг. Получилось так, что река была «ничейной». Но что значит «ничейной», когда река наша?
А ты ее возьми.
Приказ будет — и возьмем.
Пришел приказ.
Начался штурм. Подразделения прорвали линию вражеских укреплений и ворвались в глубину.
Тяжелые немецкие батареи открыли отсечный огонь.
Они били по реке. Снаряды дробили лед. Темная, дымящаяся на морозе вода высоко выплескивалась после каждого взрыва.
Воспользовавшись огневой завесой, немцы подтягивали резервы.
Лейтенант Кузовкин составил донесение с указанием расположения огневых точек врага. Их нужно подавить огнем наших батарей. Иначе противник не даст подойти нашим подразделениям и отбросит их обратно.