Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
— Я рисковать сведениями не позволю! Слышите вы?
— Риска тут на копейку, — гордо сказал Чеваков. — Пошли, ребята.
Девушка загородила им дорогу.
— Брось, — сказал грубо Чеваков и шагнул к ней. — Ты что хочешь? Не видишь — люди страдают!
— Не сметь! — шепотом сказала девушка. — Я кричать буду… — И отбежала в сторону.
Чеваков подбросил наган, взвесил его на руке и, не глядя на бойцов, скучно сказал:
— Ну что ж, видно, придется уйти так.
Трудно и горько было идти обратно. Бойцы старались не смотреть
Солнце уже высоко стояло в небе, когда бойцы пришли в штаб. Чеваков сказал девушке нехотя:
— Ты и так еле ноги волочишь, иди спать, мы и без тебя доложим. А насчет спасибо — пускай начальство скажет.
Девушка кивнула головой и, согнувшись, побрела в избу.
Чеваков доложил командиру разведывательного батальона о результате разведки. Сведения, добытые бойцами, имели чрезвычайную важность; шифровальщик тут же передавал их по телеграфу командиру корпуса. Потом комбат спросил:
— А где же Нина Богорадова? Как она себя чувствует?
— Это та, что нас водила? — откликнулся Чеваков. — Дрыхнет небось без задних ног… Натерпелись мы с ней… — Презрительно усмехаясь, он рассказал все обстоятельства встречи на дороге с немецким охранным отрядом.
Но странно: чем ядовитее говорил Чеваков о девушке, тем сильнее лицо комбата покрывалось красными пятнами, и дышал комбат так глубоко и учащенно, словно его кололи булавками и он должен был молча переносить боль.
Когда Чеваков кончил, батальонный, не говоря ни единого слова, долго ходил по хате, не обращая внимания на удивленно глядевших на него бойцов. И вдруг, резко повернувшись, сказал глухо:
— Эта Нина Богорадова была повешена гитлеровцами в деревне Жимолости два дня тому назад. Партизаны ворвались вовремя и спасли ее. Вы видели, как веревка изодрала ее шею? Как она кашляет и плюет кровью? И эта больная, раненая девушка вела себя так, как надо. Может, и своих родителей на дороге видела, но знала, что сведения разведки имеют огромное значение для исхода боя. А вы что тут о ней плетете?.. Герои! — И, махнув рукой, бросил: — Можете идти.
Бойцы вышли и остановились. Лицо Чевакова было бледно. У Игнатова тряслись губы. А Рамишвили, терзая на груди гимнастерку, яростно требовал:
— Пошли сейчас же у нее прощения просить! Такой скандал, такой скандал!..
Игнатов горько прошептал:
— Тут, брат, одними извинениями дела не поправить.
— А извиниться, ребята, все–таки нужно, — медленно произнес Чеваков. — Только я думаю таким манером это сделать. Сейчас отряд отправляется в Жимолости. Поспать придется отставить. А нам будет очень интересно взглянуть на тех гитлеровцев, которые ее истязали и мучили…
— Мы теперь всё можем, — возбужденно шептал Рамишвили. — Теперь что хочу, то и делаю. Сведения сдал — свободный человек.
— Разговорчики отставить, — деловито прервал
— Точно, — единодушно согласились бойцы.
И, вскинув автоматы за спины, они пошли на опушку леса, откуда отряд должен был наступать на Жимолости.
Светило солнце, и снег блестел и слепил глаза.
1942
Гвардейский гарнизон дома № 24
Из окна комендатуры застучали станковые пулеметы.
Очередь прошла сначала над головами бешено скачущих лошадей, потом расщепила оглоблю, и пули, глухо шлепая, пробили брюхо коня и его по–птичьи вытянутую шею.
Вторая упряжка свернула на тротуар и помчалась дальше.
Став в санях на колени, Горшков метнул в окно комендатуры гранату. Савкин, лежа в санях, бил вдоль улицы из ручного пулемета. Кустов, намотав на левую руку вожжи, сбросив с правой рукавицу, свистел. Это был зловещий свист, полный удали и отваги.
Чугунная тумба попала под сани. Бойцов вышибло из разбитых саней. Волоча обломки, лошади ускакали.
Улегшись в канаве, Савкин отстреливался от голубомундирных жандармов, уцелевших в комендатуре. Горшков вскочил в двери ближайшего дома. Через секунду он выбежал наружу и, прислонясь к косяку, метнул внутрь гранату. Взрывом вырвало стекла вместе с рамами.
Поднявшись с земли, Горшков крикнул:
— Сюда, ребята!
Кустов вошел в наполненное дымом здание. За спиной у него был миномет; два железных ящика с минами висели по бокам. В руках он держал за веревочные петли ящик с патронами. Продолжая отстреливаться, вполз Савкин. Не оглядываясь, он поспешно приладил на подоконнике пулемет и продолжал бить короткими очередями.
С пола, шатаясь, поднялся немецкий офицер. Кустов, руки которого были заняты, растерялся. Потом высоко поднял ящик с патронами и с силой обрушил на голову врага.
Ящик треснул от удара, и пачки патронов посыпались на пол.
Пули с визгом ударялись в стены и крошили известку. Протирая слезящиеся от известковой пыли глаза, Савкин, меняя огневую позицию, перебегал от одного окна к другому.
Поставив стол, на стол табуретку, взобравшись на это сооружение, Горшков стрелял из автомата в круглое отверстие в стене, пробитое для вентилятора.
Вражеские солдаты вытащили на крышу соседнего здания тяжелый станковый пулемет. Пули, ударяясь о каменную стену, высекали длинные синие искры. Но прибежал взволнованный офицер и приказал солдатам прекратить стрельбу.
Дело в том, что немецкий гарнизон, оставшийся в хорошо укрепленном городе, должен был прикрывать отступление основных своих сил.
Первым, обеспокоившись наступившей тишиной, угрюмо заговорил Горшков:
— Что же такое, ребята, получается: приехали три советских гвардейца, а фашисты, выходит, на них внимания не обращают?