Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич

Правда, это ходатайство, конечно, было бы отвергнуто судом, но это был бы, по крайней мере, законный путь, а теперь, во время процесса, вдруг спохватиться, испугаться гласности и просить об уничтожении, мерами суда, печати и общественной трибуны в этом действительно мировом процессе значит, по меньшей мере, быть крайне неуверенно, крайне нервно настроенным. Правда не боится света, правда не боится гласности, и чем будет ее больше, тем лучше, ибо никогда не надо забывать давнишнее изречение, что "свет и во тьме светит"!

Вся история уголовных процессов вряд ли знает хоть один такой еще пример удивительного

прокурорского покушения на свободу и независимость общественного мнения, гласности суда, общественной совести и печати.

И мы можем отметить, что состав киевского окружного суда с достоинством выдержал эту неожиданную атаку. Быстро дав себе отчет в этом неслыханном требовании со стороны товарища прокурора с.- петербургской судебной палаты г. Виппера, суд в одну минуту, не допустив даже до обсуждения сторонами возбужденный вопрос, признал не только невозможность удовлетворения ходатайства, но {43} даже недопустимость его разрешения, как выходящего из рамок компетенции суда.

Свобода осведомления публики о процессе обеспечена, таким образом, компетентным постановлением суда, чего, к сожалению, нельзя сказать о свободе обсуждения самого процесса.

Так писали мы тогда но горячему следу событий. Оглядываясь назад, мы должны добавить, что обсуждение процесса, как известно, повлекло за собой целый ряд административных кар и взысканий. А осведомление о процессе было настолько сужено прямым и косвенным давлением на печать, что многие весьма красочные стороны судебного следствия и суда так и остались совершенно не затронутыми в печати.

XV.

Свидетель - еврейский мальчик.

– Пригласите свидетеля Арендера.

Вошел свидетель Арендер.

Маленький, худенький, черненький, пугливый...

– Расскажите, что вы знаете по делу Бейлиса...

Чуть слышен детский лепет...

– Ничего не слышно, - замечает сердито товарищ прокурора.

– Ничего не слышно, - процедили гражданские истцы, недобрым взглядом окидывая ребенка.

– Говорите громче... мальчик, - говорит председатель.
– Подойдите ко мне поближе, вот станьте здесь, не волнуйтесь и расскажите все, что знаете...

Мальчик, ободренный, немножко громче говорит, что они играли вместе с Андрюшей, дружили...

– Ну, вот, хорошо... Пойдите туда за барьер и громко, во весь голос повторите, что вы сказали мне...

Мальчик идет туда, за барьер. И мы видим его лицо, бледное, помутнелое, широко раскрытые глаза полны тревоги, боязни... Так и кажется, что он вот-вот заплачет...

Он пытается повторить как можно громче то, что сказал председателю, но, окидываемый перекрестными недоброжелательными взглядами, что-то хрипит, смущается... {44} Председатель предлагает товарищу прокурора задавать вопросы. Тот крикливо и резко задает несколько вопросов. Мальчик кое-как справляется и отвечает... Выступает юнейший из гражданских истцов, не подававший доселе признаков жизни, господин Дурасевич, национальность которого неизвестна, но в публике говорят, что , он - еврей, и не только еврей, но член союза русского народа, ярый черносотенец и отчаянный юдофоб. Он сидит очень важно, развалясь, и делает вид, что именно от него зависит здесь все, что он так все отлично понимает, как никто, и если молчит, то только потому, что стоит ли ему ввязываться во все эти пустяки?.. Его дело впереди... Но печать отсутствия

всякой мысли, так великолепно запечатленная самой матерью-природой на его деревянном лице, выдает с головой истинное положение вещей...

– А скажите-ка, свидетель, - цедит он, с расстановкой, сквозь зубы, окидывая мальчика таким взглядом, что так и кажется, что вот-вот он сейчас бросится с ним на кулачки...
– А скажите, у вас было игрушечное ружье?

"Вот так загнул!- подумал я.- Вот он "настоящий" вопрос истинного блюстителя справедливости... Ай да юнейший!...

– Было, - лепечет мальчик совсем упавшим голосом.
– Я его Андрюше подарил, мы дружили с Андрюшей, он попросил, а я подарил...
– оживляется мальчик.

– Да-а... подари-и-л-и?.. Да...

– А голуби у вас были?.. Голуби были?..
– сердито и отрывисто переспросил он.

– Были...- пискнул мальчик.

– Вы их Андрюше продали?

– Продал...

– Сами купили за десять, а продали за сколько? За двадцать копеек?

– Да, - чуть не плача, выговорил этот маленький представитель семени Израиля и, вероятно, думал:- "Ну, кончено, пропал я! О, маммеле, о таттеле... Спасите меня!" - Вопросов больше не имею, - отрывисто отчеканил юнейший из стаи славных, гордо откинулся на спинку стула, вертя карандаш, с видом победителя посматривая на публику...

Тишина. Публика вздыхает, жалеет мальчика. {45} - И зачем так мучить ребенка?
– говорит почтенная чиновница,-вот бессердечье...

В это время, как благодатный благовест, раздался мягкий, любовный, полный ободрения и ласки, голос дедушки к внуку, голос присяжного поверенного Карабчевского:

– Мальчик, вы любили голубей?..

– Любил...

– И что же, вы их купили или вам кто подарил их?..,

– Купил...

– Десять копеек дали?..

– Дал...

– Что же, они у вас долго жили?..

– Жили...

– Кормили их?

– Кормил...

– Покупали корм?

– Покупал...

– Ну, что ж, десять-то копеек прокормили?..

– Прокормил...

Мальчику сразу все это стало казаться очень интересным, и он заметно приободрился.

– Так что десяти копеек вы не нажили?.

– Нет...

– Ну, вот...

И Карабчевский ласково улыбается, облегченно посматривая вокруг себя.

– А ружье вы Андрюше подарили?

– Подарил, - спохватился мальчик, - мы с ним дружили, он попросил, я и подарил...

– Вы и подарили...- заканчивает мягким аккордом Карабчевский.

Юнейший из гражданских истцов тщательно изучает потолок залы окружного суда и энергично крутит то место, где обыкновенно у мужчин растут усы...

XVI.

Семейство Нежинских-Приходько-Ющинских.

Приходько доводится отчимом убитому Андрею Ющинскому. Допрос бабушки Андрюши, О. Нежинской, с точки {46} зрения процесса менее всего интересен, так как потрясенная старушка только то и делала, что искренне рассказывала свое горе, свою жалость и скорбь о пропавшем, после оказавшемся убитым, мальчике. Плакала она чуть слышно, вспоминая эти тяжелые, полные тревоги дни розысков, обнаружения трупа, похорон, обысков, арестов матери Андрюши, братьев Приходько... Но чего-нибудь того, что хоть сколько-нибудь могло пролить свет на это загадочное убийство, она не сказала, да и сказать не могла.