Знаменитые эмигранты из России
Шрифт:
Набокова пытались склонить к возвращению на родину. С этой целью предприняты были вполне конкретные действия, а именно: к нему послан был писатель из России по фамилии Тарасов-Родионов. Этот писатель уговорил Набокова встретиться, встреча происходила в кафе, где Тарасов-Родионов всячески расписывал Владимиру Владимировичу новую жизнь в СССР: промышленность, колхозы, образование, массовые спортивные мероприятия, даже церкви оставили, правда, не все. После чего стыдливо признался, что и сам иногда захаживает в церковь. Рискнул, так сказать. И вдруг где-то у них за спиной, один из посетителей кафе произнес что-то по-русски (позже выяснилось, что это был еще один русский эмигрант, бывший белогвардеец). Сказал просто так, кому-то другому, совершенно никакого внимания не обращая на беседующих Набокова и Тарасова-Родионова.
Еще в ходе агитационной беседы Тарасов-Родионов успел с гордостью сообщить Набокову, что в СССР решил вернуться Сергей Прокофьев, такой, дескать, разумный человек. Прокофьев, кстати, тайком привез с собой в Россию несколько произведений запрещенного там Сирина (псевдоним Набокова).
Для творчества Набокова весьма важен тот факт, что с раннего детства он овладел тремя языками; затем окончил Кембриджский университет по специальности «французская литература». Причем вначале изучались французский и английский, а потом уже сам по себе усвоился русский. Позднее появился специальный репетитор, лютеранин еврейского происхождения, с которым проходились гимназические курсы. От такого «трехъязычия» происходит бьющее через край языковое изобилие писателя — в запасниках его памяти зрело огромное множество слов, которым он время от времени давал выход. Изысканность наполняет каждое слово писателя, без всякого старания с его стороны. Солнце натягивает на руку ажурный чулок аллеи(«Другие берега») — сколько ни трудись, так не выразишься.
Но отсюда же и его скупость и настороженность: герой романа «Дар», русский молодой человек, оказавшийся в 20-е годы в Берлине, несомненно, автобиографичен — автор отрицал это только из любви к парадоксам. Если ученик, провожающий его после урока, заговаривает с ним на языке, который он преподает, ему кажется, что тот залезает ему в карман.
Когда говорят, что кто-то «владеет языком», я всегда настораживаюсь: что значит «владеет»? Например, владел ли Набоков немецким языком? Сам он заявлял, что не владел совершенно, хотя прожил в Берлине 15 лет. Но нет ли тут все той же брезгливой изысканности и эпатажа? Ведь в лавке он, наверное, должен был показать на колбасу и сказать: «Дизэ, биттэ, цвай хундерт грамм!». Иначе ему грозила бы голодная смерть.
А владел ли Набоков русским языком? Вопрос кажется праздным. Можно ли задаваться этим вопросом о русском человеке, написавшем по-русски книгу стихов, девять романов, множество литературоведческих работ и вдобавок переведшем на английский «Евгения Онегина» (надо думать, без обращения к словарю)? Тем не менее целые пласты русского языка Набокову неведомы. Например, автомобильная терминология — ее он знал только по-английски. Иначе как могли в машине героя «Лолиты» «отполировать клапаны»? Думаю, что в России пьяный механик ему бы «отрегулировал клапана». То же самое со спортивной терминологией. В теннисе герой «Других берегов» «сервирует» мяч. Если бы автор заставил себя заглянуть в словарь, он бы неминуемо обнаружил, что глагол to serve применительно к мячу переводится как «подавать». А сервировать мяч, конечно, не стоит, это не жаркое. Набоков, выходит, блестяще владел русским интеллигентским жаргоном, а также литературным языком, на котором написана русская беллетристика XIX века, но язык улиц, мастеровых и тем более крестьян был для него чужим. Тюремщик Родион из «Приглашения на казнь» — редкий для Набокова персонаж, старающийся выражаться простонародно, но он лишь подтверждает это невладение.
1928 год. К этому времени Набоков был уже автором двух романов («Машенька» и «Король, дама, валет»), двадцати двух рассказов и приблизительно тысячи стихотворений. Это не говоря уже о переводах (например, «Алисы в стране чудес» на русский язык, а также Ронсара, Верлена, Теннисона, Итса, Байрона, Китса, Бодлера, Шекспира, Мюссе, Рембо, Гете).
К этому времени «центр тяжести» русской эмиграции (литературной имеется в виду) перемещается из Берлина в Париж. Заинтересовались в Париже и Набоковым; к нему в Берлин приезжает один из редакторов журнала «Современные
Набоков с женой жил пока еще в Берлине, но уже всерьез подумывал о том, что нужно бы сменить место жительства. Тому были разные причины, как финансовые, так и политические. Они обдумывали несколько вариантов будущего своего места жительства, среди прочих были Австралия, Америка, Бельгия, Швейцария. А тем временем в Берлине, как и во всей Германии, жизнь менялась. Телефон Набоковых прослушивался, Владимир Владимирович знал об этом, поэтому ему доставляло удовольствие непрошеных слушателей провоцировать. Он звонил, например, своему другу Гессену и осведомлялся, на какое время назначено ближайшее заседание коммунистической ячейки.
Начались еврейские погромы. Вместе с друзьями Набоков утром после погрома демонстративно заходил во все попадавшиеся ему на пути еврейские лавки и пожимал руки хозяевам.
Последней каплей, переполнившей чашу, оказалось назначение членом гитлеровского правительства и заведующим эмигрантскими вопросами убийцы отца Набокова. Владимир Владимирович с женой уехали в Прагу к Елене Ивановне, матери писателя. Это было последнее свидание Набокова с матерью. Она скончалась в 1939 году. Оттуда они отправились на юг Франции, а уже в сентябре 1938 года семья Набоковых перебирается в Париж. Владимиру Владимировичу без особого труда удалось оформить вид на жительство, но без права работать. Поэтому он вынужден давать частные уроки.
Еще в Берлине у Набоковых родился сын. Владимир Владимирович относился к нему просто-таки трепетно с первых же дней его существования; мельчайшие ощущения, оттенки, перемены, все это он фотографически запомнил на всю жизнь. «Вспомним все наши открытия: идеальную форму миниатюрных ногтей на младенческой руке, которую ты мне без слов показывала у себя на ладони, где она лежала, как отливом оставленная маленькая морская звезда; эпидерму ноги или щеки, которую ты предлагала моему вниманию дымчато-отдаленным голосом, точно нежность осязания могла быть передана только нежностью живописной дали; расплывчатое ускользающее нечто в синем оттенке радужной оболочки глаза, удержавшей как будто тени, впитанные в древних баснословных лесах… Я до сих пор чувствую в кистях рук отзывы той профессиональной сноровки, того движения, когда надо было легко и ловко вжать поручни, чтобы передние колеса коляски, в которой я его катал по улицам, поднялись с асфальта на тротуар».
В Париже Набоков закончил свой первый роман, написанный на английском языке, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта».
Есть все основания предполагать, что, если бы не война, Набоков стал французским писателем: в Париже он начал уже писать по-французски (рассказ «Мадмуазель О», статью «Пушкин, или Правда и правдоподобие» к столетию со дня смерти поэта). Но о войне твердят уже все; кроме того, Набоков испытывает уже серьезные финансовые затруднения, жить попросту не на что.
«В годы младенчества нашего мальчика, в Германии громкого Гитлера и во Франции молчаливого Мажино, мы вечно нуждались в деньгах, но добрые друзья не забывали снабжать нашего сына всем самым лучшим, что можно было достать».
Деньги на переезд в Америку Владимиру Владимировичу пришлось занимать, а решился он туда ехать, потому что хороший его друг Марк Алданов уступил ему ожидавшую в Америке самого Алданова работу — место преподавателя в Стэнфордском университете. Одним из свидетельств того, что Набоковы очутились в отчаянном положении, стало письмо Сергея Рахманинова: «Дорогой Владимир Владимирович, только сегодня, 28 мая, узнал я о Вашем письме Л. Львову… в котором два Ваши слова «ужасная нужда» поразили меня. Я посылаю Вам телеграммой 2500 франков, которые Вы можете мне вернуть, когда слова эти потеряют свою силу. Ежели это скоро не произойдет — дай Бог, чтобы это было не так, — то не беспокойтесь. Сама мысль, что я могу помочь Вам в минуту нужды, будет мне уже наградой».