Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
Шрифт:
Эразмианство — это свобода и ясность ума, миролюбие и воздержанность, здравый смысл, образованность, простота и никакого привычного для нашей власти византийства с его пышностью, обманом и лукавством. Эразмианство — это протест против всяких запретов (наподобие вечного советского «Ни-зя!»), вызывающих лишь тоску по свободе. На этот счет Эразм говорил: «Многие редко, а то и все никогда не покидают города, где родились, но если вдруг им запретили бы выезжать за его пределы, они страшно досадовали бы на себя — зачем не ездили прежде! — и прониклись бы нестерпимым желанием расстаться с отечеством. Это чувство всеобщее…»
Помните, какая была волна эмиграции,
Естественно, ратуя за свободу человека, Эразм Роттердамский не приемлел тирании, считая, что она несет «несчастнейшее рабство». Эта «пагубная зараза», писал философ, поражает граждан страны, портит лучших, превращает государство в «разбойничью шайку». По Эразму, страшен не один тиран, а вкупе с сообщниками. Все это «нагромождение» — его опора и суть (вспомним имена вождей и их соратников, спаянных между собой коллективно пролитой кровью).
Тирания порождает рабов. «Людьми не рождаются, а воспитываются», — утверждал Эразм.
На знаменитом портрете 1526 года Альбрехт Дюрер запечатлел Эразма Роттердамского над листом бумаги и чернильницей, с пером в руке — мыслитель, сосредоточенный на вечных вопросах бытия. Эразм прозорливо видел, что человек постоянно балансирует на грани добра и зла, силы и слабости, истинного благочестия и скрытой гордыни, творит гармонию мира, если он художник, и сам же ее нарушает. От этого всеобъемлющего непостоянства сам мыслитель спасался иронией — как в литературном, так и в бытийном плане. Он никогда никого ни о чем не просил, ни перед кем не был в долгу, сохранял беспристрастность и независимость. Препятствия и невзгоды преодолевал с помощью усмешки и иронии.
В сборнике «От Эразма Роттердамского до Бертрана Рассела» приведена примечательная цитата Томаса Манна: «Ирония — пафос середины… Она и мораль ее, и этика, интеллектуальная оговорка, она резвится между контрастами и не спешит встать на чью-либо сторону и принять решение, ибо она полна предчувствия, что в больших вопросах, где речь идет о человеке, любое решение может оказаться преждевременным и несостоятельным и что не решение является целью, а гармония, которая, поскольку речь идет о вечных противоречиях, быть может, лежит где-то в честности, но которую уже несет в себе шаловливая оговорка по имени Ирония».
С печальной иронией относился Эразм и к смерти. В трактате «О приготовлении к смерти» он писал: «…жизнь дается безвозмездно, но на том условии, что может быть отнята в любой миг, и этого мига человек не знает… Нас уносит — наподобие вихря — беспрерывный бег веков, хотя и нам самим, и окружающим чудится, будто мы неподвижны».
Сам философ обладал слабым здоровьем и всю жизнь боролся с недугами, настоящими и мнимыми. Но забывал о них, когда погружался в свои писания. Писал он поразительно быстро — мысль легко вела перо по бумаге. Он умер в Базеле 12 июля 1536 года, в возрасте 66 лет.
Его смерть вызвала поток эпиграмм-эпитафий, доказывающих, сколь не в чести у черни ироничное здравомыслие. Вот лишь одна из них:
Здесь Эразм погребен. Был он гнуснейшей мышью. Грызть других он привык. Черви грызут его днесь.В Роттердаме философу воздвигли памятник. Во время своего «великого посольства» на этот памятник обратил внимание Петр I. В новоевропейской культуре это был первый публичный памятник писателю и ученому. Обстрелянный и сброшенный в воду испанскими солдатами,
Как ученый-гуманист и богослов, Эразм Роттердамский мечтал о «чистом Евангелии», грезил (ну разве не золотая греза?) о гармонии человека и мира в духе античных философов.
В 1517 году он осуществил переиздание «Нового Завета» — греческий оригинал был переведен им на латынь с обширным комментированием евангельских текстов. Тут следует заметить, что Эразм писал на латыни, на универсальном языке тогдашней образованной Европы (приведем уместное здесь латинское изречение: Res ipsa loquitur — «Дело само говорит за себя»).
Сегодня, в начале XXI века, многие мысли великого гуманиста эпохи Возрождения не теряют своей актуальности. Например, о патриотизме. Его, как орудие военной пропаганды, Эразм считал либо глупостью, либо коварной приманкой для глупой толпы. «Какая нелепость! Какая подлость! Людей разъединяет пустое название места, где они живут! Почему же не объединяет столько других вещей?..» («Жалоба Мира…»)
Не перечисляя всего прочего, заметим, что сегодня нам не хватает двух эразмовских черт — снисходительности и иронии. Мы слишком непримиримы, никак не можем изжить в себе ксенофобию, всюду нам чудятся враги. Чеченцы, евреи, немцы, американцы «и разные прочие шведы» нам категорически не нравятся, зато мы в восторге от самих себя. Мы упоены своей мнимой силой и былым величием. Нам не хватает легкости, и мы чрезмерно серьезны. Конечно, пару раз с дамой по имени Глупость можно прогуляться, но нельзя этими прогулками злоупотреблять.
Лучше Эразм, чем маразм, — позвольте скаламбурить. И воздадим должное рацио, непредвзятому и критическому, трезво осознающему как достоинства, так и относительность добываемых истин.
Глупости — нет!
Разуму — да!..
И напоследок кое-что из отечественной истории. Был такой в России Александр Диесперов (1883–1931). Отнюдь не культовое имя, более того — малоизвестное. Знакомо лишь узкому кругу знатоков российской культуры; поэт, критик, историк литературы. Борис Зайцев вспоминает, что Диесперов «воспевал… Русь, апрель, колокола, березки, некий град Китеж, иногда приходил ко мне, задыхаясь от волнения и слез. Он был мистиком, но не декадент. Страстно поклонялся Андрею Белому, Блоку. Поэзию и святую бедность он избрал себе в обручение». Не имея постоянного пристанища, Диесперов кочевал с места на место, носил с собой «свои рукописи, десяток книг и несколько пар белья», на жизнь зарабатывал уроками.
Такие люди, как Диесперов, нередко встречаются в России. Человек какой-то идеи. Одержимый. Так вот, в студенческие годы он увлекся Эразмом Роттердамским.
«Представьте себе, — писал в одном из писем в июле 1913 года Павел Муратов своему адресату, — этот чудак ухитряется обыкновенную университетскую работу затеять как том в 750 страниц!..»
В «Повести об одном десятилетии (1907–1917)» Константин Локс пишет: «…Уже давно я замечал на факультете мрачную фигуру в сапогах, рубашке, подпоясанной ремнем, и с волосами, зачесанными назад. Похож он был на сельского дьячка или учителя, вернее — на того и другого вместе. Вне стен университета эта фигура шествовала по улицам Москвы в потертом романовском полушубке с дубиной в руке. Вид у него был угрожающий. На самом деле это был А. Ф. Диесперов, поэт и филолог, приступивший в ту пору к огромной диссертации об Эразме Роттердамском».