Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы
Шрифт:
Однажды зимой он прыгнул во время боя в глубокий немецкий окоп, где сидели на соломе два солдата и офицер.
Двух солдат, растерявшихся, должно быть, от неожиданности, он заколол штыком.
А офицер, не растерявшись, выбил у него из рук винтовку, свалил его, подмял под себя и стал душить.
Офицер был крупный, тяжелый и толстый, — может быть, больше оттого, что надел из-за невыносимых холодов сверху шинели дамскую беличью шубу.
Видно, и дама, носившая когда-то эту шубу, была не из мелких.
Маленький
Но через мгновение офицер вдруг всхлипнул, дернулся и свалился в мокрую солому, устилавшую глубокий немецкий окоп.
Оказывается, Барыкин, полузадушенный, отыскал под беличьей шубой офицерский кинжал и сквозь сложную броню из шинели, мундира и теплой старушечьей вязанки пропорол офицеру брюхо.
В другой раз Барыкин оказался наедине с тяжелым немецким танком, прорвавшим наше боевое охранение.
Похоже было, что Барыкина больше нет. Может, танк уже раздавил его.
Но вдруг танк рванулся назад, подпрыгнул и закрутился, и тогда стало ясно, что боец тут, живой и здоровый. Он только прижался к снегу в своем белом маскировочном халате.
Вот он, чуть различимый на снегу, подползает к танку...
Много разного можно рассказать про Барыкина.
Всю зиму батальон под командой капитана Князева, как вся армия наша, начавшая наступление, шел в метель и в мороз по глубоким снегам, пробирался ползком в дыму жгучей поземки, часами и сутками лежал под открытым небом, на обледеневшем снегу, блокируя и атакуя узлы немецкого сопротивления.
И под ураганным огнем противника, под кваканье, и клекот, и визг немецких мин батальон входил в новые, отбитые у немца деревни, где над теплым пепелищем, над развалинами больниц и школ, над опаленными кустами фруктовых садов еще качаются тени повешенных, и плачут осиротевшие дети, и причитают древние старухи, призывая бога в свидетели неслыханных злодеяний немца.
Никогда не забыть этих зрелищ. Даже самые отсталые бойцы, охваченные гневом, становятся героями, рвутся вперед, забывая об усталости.
Выносливостью и даже смелостью теперь, пожалуй, нелегко удивить.
И все-таки Барыкин, рядовой, невзрачный на вид красноармеец, именно этим удивляет многих.
А совсем недавно, вот на этих днях, в апреле, он, казалось, сам превзошел себя.
Немцы пошли в контратаку, чтобы способом этим удержать укрепленный пункт, за который уже сутки шел упорный бой.
После того как контратака была сбита и наша пехота продвинулась вперед, с правого фланга, почти в тылу у наступающих, неожиданно заговорили три немецких замаскированных пулемета.
Опасность для нашей пехоты была велика.
И тут Барыкин обратил на себя всеобщее внимание.
Под пулеметным огнем, не ожидая приказаний, он быстро пополз в сторону, прорывая в глубоком снегу узенькую траншею.
Вскоре за ним поползли еще три бойца.
Но догнать
Минут через пять все услышали взрыв гранаты. Потом второй, третий. После этого раздались еще пять или шесть взрывов, но главное уже было сделано Барыкиным.
Пулеметы замолчали после трех взрывов.
Пехота снова двинулась вперед.
И Барыкин поспешно догонял наступающих, оставляя позади себя на зернистом, предвесеннем снегу крупные пятна крови.
А вечером, когда немецкие глубокие блиндажи были заняты нашей пехотой, молчаливый этот человек, отказавшийся пойти в медсанбат, перевязанный, сидел, по своему обыкновению, в углу на бревнышке и, как всегда, был занят починкой обмундирования.
Но теперь уже все разговоры были сосредоточены вокруг него, и многие спрашивали, как он чувствует себя. Не лучше ли ему все-таки сходить в медсанбат?
Барыкин сдержанно отвечал, что все у него в порядке, что пули только поцарапали его и каску помяли, а так все в порядке.
Вспомнили, что Барыкин уже был представлен раньше к медали «За отвагу». И теперь говорили, что, когда он будет получать медаль, ему, наверно, тут же вручат и орден, потому что лейтенант уже доложил про него капитану Князеву. А капитан Князев человек внимательный и давно знает про Барыкина.
Может, Барыкину даже звание присвоят.
— Будешь, Барыкин, у нас сержантом...
Барыкин вдруг улыбнулся.
— А вы согласны, чтоб я был?
— Ну что ж. Очень приятно! Человек ты смелый, деловой...
Приходили из соседнего взвода и даже из третьей роты приходили спрашивать: что за парень тут, такой отчаянный, у них во втором взводе?
Последним в этот вечер пришел сержант-сибиряк Афанасий Балахонов. Он сказал, что сибиряки тоже удивились.
Ну, один пулемет заглушить — это понятно. И два — тоже, однако, можно, если они рядом. Но чтобы три пулемета станковых один человек заглушил, этого еще, однако, не было. И главное — быстро, вот что любо-дорого! Можно считать — это просто геройство. Привет такому товарищу!
Барыкин по-девичьи конфузливо опустил глаза. Похвала сибиряков, видимо, тронула его.
Ведь теперь все знают, что за парни сибиряки. Похвала сибиряков стоит многого.
Но, похвалив, Балахонов не уходил. Он присел рядом с героем и, приглядываясь к нему, стал расспрашивать обо всем.
Потом он сказал:
— Я тебя, парень, где-то, однако, видел.
— Не знаю, где, — сказал Барыкин.
— И голос мне твой знакомый, — задумчиво произнес сержант.
И вдруг при этих словах в памяти двух людей, может быть одновременно, возникло Минское шоссе не то в октябре, не то в ноябре. Дождь, и снег, и снова дождь. И опять снег. Зима и осень и снова зима. И туман, ползущий из леса. А где-то вдалеке бухают пушки.