Знание-сила, 2002 №05 (899)

Коллектив авторов

За моей спиной явственное шевеление.

– Да чего там руководители, у нас все предпочитают позицию ребенка, кто-то уже говорил: общество сплошных подростков…

Конечно, это Владимир Александрович Ядов, патриарх нашей социологии и социальной психологии, до сих пор не стесняющийся вести себя по- мальчишески на любых высоких собраниях. В поведении – полная противоположность Юрию Александровичу Леваде при определенной близости судеб. Когда-то давно Ядов чуть было не стал директором официальной твердыни советской академической социологии – Института социологии, но опять не вовремя и не на месте выскочил с каким-то докладом, с какими-то замечаниями… Многие считают, что если бы он тогда, в семидесятых, со своим бойцовским темпераментом взял бы институт, может, и не было

бы столь капитального разгрома этой самой твердыни, тогда и Левада, может, не ушел бы из института вместе со своей командой, и Борис Грушин, и многие, многие другие. Но Ядов остался себе в Ленинграде, подальше от барской любви и барского гнева. Самое смешное, что Владимир Александрович все-таки и в Москву переехал, и стал директором этого же института, причем в очень нелегкое для науки новое время, когда политического давления уже не было, но и денег на исследования не было тоже, а классики социалистической социологии, там заседавшие еще с тех самых разгромных лет, претендовали на сохранение пошатнувшегося статуса (со всеми материальными последствиями). Владимиру Александровичу удалось не только сохранить институт, но и вдохнуть в него новую жизнь. Кажется , более всего ему помогли новые организационные технологии вроде заключения с сотрудниками контракта на конкретные исследования, так что директор проявил немалую институциональную гибкость и смелость. А теперь, когда ситуация в институте уже как-то «устаканилась», Ядов ушел с директорства и по-прежнему «хулиганит» на высоких собраниях, прямо с места прерывая дорого дающуюся некоторым плавность докладов, требует уточнений, примеров, начинает спорить.

– Я хотел сказать, – договаривал он свою реплику уже у микрофона (не помню случая, чтобы его удалось просто так укротить и не дать договорить до конца, если уж он начал), – что мы действительно страна подростков. Ну, где еще в мире мамы являются за своими сыновьями прямо на линию фронта и объявляют им: «Петя, ты немедленно отправишься домой»… Бедный Петя мнется: мам, у меня здесь товарищи, я же не могу просто все бросить. А она свое: нет, пойдешь домой, нечего тебе здесь делать. И уводит, увозит… Или вот: спросите, на чью помощь рассчитывают наши молодые люди, вполне совершеннолетние? Мы спрашивали. На родительскую. Нигде в мире такого процента молодых людей, ждущих помощи от родителей, вы не найдете. Я уж не говорю о странах англосаксонской культуры, там это просто немыслимо; но даже в Италии, где семьи крепки и связи с родителями тоже крепки, и помощи от них ждут, но не так, как у нас, не в такой степени!..

Однако так не рассказывают о конференции – мелочи, детали, воспоминания, реплики… Там, между прочим, о серьезных вещах говорили вполне серьезные люди. Спорили друг с другом. Ну, и пусть говорят сами…

Точка бифуркации пройдена, мы идем к унитарному авторитарному государству…

Татьяна Ворожейкина,

преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук

В начале девяностых годов мы еще могли развернуть страну к демократии и гражданскому обществу, а теперь такого выбора у нас уже нет, и мы почти планомерно движемся к воссозданию государственноцентричной матрицы развития. Эта самая матрица хорошо знакома нам по советской (да и досоветской) истории, но совершенно не соответствует требованиям современного развитого мира.

Выборы так и не стали инструментом смены у власти разных политических сил, политических партий. Они все более управляемы из Центра; если там и не научились еще всегда добиваться избрания конкретного кандидата, то уже вполне овладели техникой «неизбрания» кандидата нежелательного.

Идет трансформация государства в унитарное, везде и повсюду управляемое по единому, заданному сверху образцу, управляемое чиновниками, подчиненными Центру.

Государство контролирует политические партии, благоволит одним (и

те туг же начинают процветать), вытесняет на обочину политической жизни другие, оппозиционные.

Постоянно укрепляются силовые структуры и полицейский надзор за электронными сетями, усиливается давление на средства массовой информации.

Я не против укрепления государства, я против укрепления режима личной власти, при котором государство как раз слабеет. Происходит приватизация государственной власти, государство становится как бы частной собственностью тех, кто им управляет. Действия власти не подчинены определенным, всем известным прозрачным правилам, не отливаются в определенные публичные процедуры, институты, на всех уровнях идут по каналам личных связей и личной, персонифицированной власти.

Многие надеются на то, что укрепившееся государство проведет необходимые сегодня экономические реформы, как в свое время в основном силовыми методами провел их Пиночет в Чили. Хочу напомнить, что Пиночет действовал в несколько иных условиях и иной социокультурной среде, чем это происходит у нас. Чили, например, всегда было наименее коррумпированным государством Латинской Америки, там живы определенные традиции государственничества. Авторитаризм может быть и не чилийского образца, а, например, мексиканского. Здесь вплоть до 90-х годов все губернаторы были представителями правяшей партии, хотя все были выборными – выбирали всегда, кого надо Центру, не брезгуя прямыми подлогами.

Крупный капитал хочет выйти из тени

Вадим Радаев,

доктор экономических наук, проректор Государственного университета – Высшей школы экономики

Сама история проведенного нами исследования говорит об этом. Примерно 20 процентов товаров, проходящих таможню на пути в страну, идет по так называемым белым схемам, то есть абсолютно легально и по всем правилам. Не больше десяти процентов идет по «черным схемам», то есть представляет собой чистую контрабанду. Основной грузопоток идет по «серым схемам», то есть полулегально, с крупными нарушениями принятых правил.

Понятно, почему. Средний размер таможенных пошлин – 35 процентов стоимости товара. Еще 25 процентов – налог. И два-три дня ожидания. Если же 6-7 процентов стоимости товара заплатишь в карман таможеннику (говорят, теперь уже 12 процентов – инфляция!), больше ничего никому платить не надо, и через два часа все твои документы будут готовы.

(Кстати, «в карман таможеннику» – это всего лишь эвфемизм. Я примерно так себе и представлял: загоняют грузовик на весы, выходит на крыльцо таможенник и начинает вымогать взятку. На самом деле, никто не выходит на крыльцо, деньги платятся заранее какой-то фирме за мифические услуги, потом все идет обычным путем, и ваш груз не отличить от абсолютно легального, только идет он почему-то совсем с другой скоростью и без всяких помех.)

Так вот, импортеры холодильников, аудио- и видеотехники и прочего, люди среднего и крупного бизнеса, сами заказали социологам исследование, цель которого – выяснить, что именно более всего мешает переходу на «белые схемы» в отношениях с таможней и что здесь можно было бы сделать. «Мы, конечно, и сами все это знаем, но надо, чтобы люди со стороны посмотрели, вдруг увидят что-то неожиданное»… Потому они, обычно избегающие разговоров «не со своими», не только допустили к себе социологов (на пленках и дискетах – пятнадцать разговоров в среднем по полтора часа каждый), но даже разрешили частично предать огласке результаты.

Откуда вдруг такой интерес к легализации бизнеса?

Вот, по крайней мере, три довода в ее пользу.

Слишком велик риск нарваться на так называемую селективную проверку, когда вскрывается случайно выбранный фузовик, вагон, цистерна и проверяется полностью. Тут-то могут выплыть всякие несоответствия товаров и документов или «особый» путь документов, и все это в результате обходится бизнесмену очень дорого.

Упущенная выгода: если ты систематически занижаешь объем своих сделок, тебе труднее добыть инвестиции и кредиты, охотнее имеют дело с крупными предпринимателями.