Знание-сила, 2003 №11 (917)

Коллектив авторов

Человек, живущий в эпоху модернизации, попадает в такую коллизию: мир, в который пришел я, разительно отличается от мира, в который пришли мои внуки. Это отличия системные и настолько значительные, что без специальных усилий, без образного художественного слова, без апелляций к живому человеческому чувству я не смогу объяснить, показать важные для меня фрагменты опыта и собственного мировидения. Без серьезного личностного напряжения ни я сам, ни логика моей жизни, ни мое поколение, ни страна, в которой я прожил свою жизнь, не постижимы для моих внуков. И поскольку я не писатель и не кинорежиссер, большая часть моего внутреннего опыта уйдет вместе со мною.

Но

ключевые фрагменты опыта человек стремится передать своим потомкам.

Никто не знает, как обойдутся потомки с тем самым главным, что собирались мы сказать своим детям: положат в дальний угол книжного шкафа, отнесут на чердак, снесут в утиль. Это уже не наша ответственность. Нет, отчасти и наша. Отношение к идейному и человеческому наследию родителей задается их человеческим и интеллектуальным масштабом, той мерой усилий, которые они отдали духовным контактам с детьми. Тем не менее мы не властны в этом выборе наших детей и внуков. Но предоставить им возможность такого выбора — в наших руках. Наивно ожидать, что они станут петь песни нашего поколения. Достаточно будет того, чтобы они узнавали их и слушали, не морщась брезгливо. Что бы от того, над чем мы смеялись и плакали, к ним протягивалась ниточка живого человеческого чувства. Как мне представляется, исходный импульс к написанию «Семейной хроники» Олега Яницкого лежит именно здесь.

Постепенно читатель входит в ткань утраченного сегодня родового. Это заботы, заботы и еще раз заботы о ближних, которые только и делают человека человеком. Старших заботят проблемы детей, племянников, внуков, их рост и человеческое становление. Существенно — заботы не исчерпываются здоровьем или достатком. С близкими обсуждаются культурные проблемы и духовные горизонты. Из писем открывается одна истина: старшие наделены безусловным нравственным авторитетом. Их не только любят или боятся, но уважают.

Нам, живущим в мире сплошной телефонизации и Интернета, остается читать письма людей, живших в эпоху письма Читать, постигая прелесть этого ушедшего жанра письменной культуры. Персонажи «Семейной хроники» мыслят письмами, владеют формой, чувствуют особую эстетику письма. За выдержками встают культура диалога и вкус к диалогу. Перед нами зафиксированные на бумаге размышления вслух, обращенные к близкому человеку. Это не статьи, не публицистика, не проповедь с их усредненностью и риторическими приемами. Это письма к близким. «Твои взгляды, высказанные в письме на войну и мир, я одобряю, они исходят от чисто детской души и не могут быть иными! Этих святых чувств я не могу не уважать, как и вес вообще мужчины. Но когда ты больше немного поживешь, созреешь больше умственно и душевно и будешь смотреть на великие исторические события в связи с прошлым каждого народа и его историческими задачами на будущее... если все это примешь в соображение, углубишься, вдумаешься, тогда и поймешь, что войны между народами неизбежны, не предотвратимы, ибо «мир во зле лежит» — как сказано в священном писании...»

Нам открываются семейные праздники, семейные радости, утраченные сегодня модели жизни, присущие большой семье. Хроника показывает: существовала непростая проблема постоянной интеграции большой семьи. Улаживались внутрисемейные конфликты, решался вопрос — кого с кем можно сводить за одним столом, с кем сажать рядом, как снимать возникшее напряжение. Мы видим, что помимо очевидной для нас роли старшего мужчины существовала не менее значимая и не менее сложная роль — старшей в роде женшины. Она держала целостность рода в поле своего внимания, помнила обо всех и напоминала каждому о целом. В бессчетных письмах близким создавала семейную летопись. Собирала, сглаживала шероховатости, помогала,

кому могла, призывала тех, кто был ближе, подключиться к заботам родного человека.

Хроника раскрывает простую истину: принадлежность к большой семье налагает на человека массу забот и безусловных нравственных обязанностей. Среди них — выхаживание стариков, больных и беспомощных. Помощь одиноким, обездоленным, тем, кому явно труднее, чем тебе. Большая семья — это большой труд и постоянное подвижничество. Но зато член традиционной семьи несет в себе неведомый современному горожанину покой, поскольку он — часть превышающего его индивидуальность родового целого, с отблеском восходящего едва ли не к неолиту родового быта. Это целое онтологизирует человека. Любые невзгоды и превратности личной судьбы растворяются в массиве большой семьи. Не дай бог, случись любое несчастье — твои дети будут воспитаны, получат профессию, создадут свою семью.

Каждый из нас — я говорю о тех, кому пора уже задуматься о закате жизни и довелось застать другие нравы, — в той или иной мере осознает, что добрые чувства наших близких — материя тонкая и деликатная. Ее не следует подвергать чересчур сильным испытаниям. Немощь, тяжелая и неизлечимая болезнь создают неразрешимый конфликт. Нет, скорее всего нас не отвезут тотчас в богадельню, но усталость и раздражение очень скоро похоронят прошлые привязанности, и наш конец станет для близких избавлением. Сегодня помощь немощным старикам — тягостная обязанность, которую пока еще берут на себя сохраняющие традиционные этические рефлексы зрелые женщины. Что будет через десяток лет, когда традиция эта пресечется, я не знаю. Вернее, мне не хочется об этом думать.

Яницкий пишет семейную хронику российской интеллигенции — внутренне противоречивое, а потому неустойчивое явление, срок жизни которого ограничен.

Большая семья в чистом виде— феномен доличностной культуры. В традиционном обществе, в дописьменной культуре нет личности и нет семейной памяти в том смысле, который присущ интеллигентскому сознанию. Здесь горизонт семейного прошлого не глубже деда и бабки, а общеисторический фиксирует мифологизированные рубежи типа — «турецкая война», «германская», «гражданская». Ощущение исторического времени отсутствует; его замешает магическое переживание вечного круговращения в цепи рождений и смертей. Интеллигент же принадлежит миру автономной личности и пребывает в пространстве линейно развернутого исторического сознания. Интеллигент — не только продукт модернизации, но и фермент модернизационных процессов. Наращивание личностного начала с необходимостью ведет к распаду традиционной семьи.

Но на начальном этапе формирования интеллигенции есть период гармонического равновесия традиции и личностного начала, момент неустойчивого единства: два, максимум три поколения, его и фиксирует Олег Николаевич.

Близкие сюжеты занимали Юрия Трифонова. Он видел мир через историю большой семьи. Судьбы и эпохи принципиально совпадают. Различаются жанры. Трифонов создает талантливую прозу. Яницкий — личностное высказывание, в котором объективирующее научное и субъективное человеческое переплетаются.

Очевидно, мое детство было похоже на описанное Яницким: детали вызывали знакомые образы, те тянули за собой новые детали. Я ловил себя на том. что чтение «Семейной хроники» включало услышанные мною в детстве рецепты бабушкиных куличей (куличи бывали двух видов — на пятидесяти желтках и на ста желтках), разговоры теток о домашних спектаклях и шарадах. Перечисляя обязательные элементы «обстановки» большой семьи из писем Елизаветы Львовны, автор упоминает развешиваемые по стенам портреты — Гоголь, Короленко, Шевченко, Достоевский... Два портрета из этого списка — Шевченко и Гоголя — я хорошо помню, с ними прошли детство и юность. Они сгинули в бесчисленных переездах последних десятилетий.