Знай обо мне все
Шрифт:
Пока я огинался по гаражу, еще одного неудачника встретил. Только из соседней, местной колонны. Звали его Михаил. А по фамилии Донсков. Шустрый такой. Фикса спереди. О чем бы не заговорил, он обязательно в курсе. Завидовал я таким людям, хотя и сам не был дундук дундуком, как некоторым казалось.
Но удивил Мишка меня еще и тем, что он уже был женат. Жена, как и я попервах, тоже ему в рот заглядывает. Познакомил он меня и со своими родителями: с отцом – в прошлом моряком-черноморцем Михаилом Михайловичем и матерью Анной Ивановной –
А какие она пироги пекла!
Словом, зачастил я к ним. Не только на пироги, конечно. Нравилось мне слушать, как Михаил Михайлович разные флотские байки рассказывал. А поведать ему было что. В Гражданскую дважды его к стенке ставили. И оба раза пули ранили, но не убивали. А он, очухавшись и отлежавшись, вновь продолжал не просто жить, а и воевать.
Иногда, особенно когда случится дождь или другая непогодь, приходят воспоминания и к Анне Ивановне. Она все больше рассказывала, как у пана в услужении жила. Через какие там муки и унижения прошла.
«Даже не верится, что все это было!» – вздыхает она.
Так вот пока я у Донсковых-старших обретался, приехал из города Иван Палыч. Вижу, не в «духах». Кепку в руке носит. Он всегда, когда что-то не по нему, или неприятность какая, голову обнажает. Словно ждет еще более жестокого удара.
«Чего ты стоишь?» – спрашивает меня.
Ну я ему, понятное дело, объясняю: направляющая втулка, по которой штанга ходит, полетела.
«А где этот Садомчик?» – спросил.
Садомчиком он звал нашего механика по фамилии Адамчик.
Гляжу, и тот рысит к случаю.
«Ну ладно, – произнес Чередняк, делая вид, что не видит механика. – Садомчик заводную ручку от коленвала не отличит. Но ты – слесарь! – он поднял вверх указательный палец. – Ты-то куда смотрел?»
И только тут я понял, какого дал маху. В самом деле, та втулка, хоть и была чугунная, почему, собственно, и полетела, нагрузки-то никакой не несла. И я жалостливо смотрел, как мерк в глазах Ивана Палыча мой авторитет слесаря, когда он, вырезав из жестянки трубку, поставил ее вместо втулки. И я, к слову сказать, ездил с ней почти что год. И ничего не случилось.
Правда, когда он мне эту штуку устряпал и сказал: «Заводи», Садомчик ключи у меня пытался вырвать.
«Вы что? – орал он. – Электролит пили, бензином закусывали? Запорите движок!»
Садомчик был единственным в нашем гараже, кто не ругался матом, не пил и не курил.
«Еще слегчить тебя, – сказал ему как-то Чередняк. – И можно в рай без талона предупреждений пускать».
В тот же день забежал я к Донсковым сказать, что уезжаю, а то вечером обещал прийти перекинуться в дурачка, да и кое-что помочь Михаилу Михайловичу. Сынок-то вроде и шустрый, но больше языком. А что-то сделать по дому – его нет.
И снова жизнь моя пошла колесом. Если вечером в Дуброву приезжаем, значит только ночью на разгрузке будем в Себрякове. Словом, замотался
Один раз на дороге встретил Мишку. Но впереди колонны шел, потому не остановился. А он мне из кабины руку со вскинутым большим пальцем показал и сверху «присыпкой» сделал. Значит, и у него дома, и у стариков все в порядке.
И все же Мишка через несколько лет станет тем человеком, которому я никогда не подам руки.
Это уже после моей службы было. Михаил Михайлович давно ушел на пенсию. Еще больше постарела и подобрела Анна Ивановна. Забежал я к ним как-то на минуточку. Прослезились. И жалко их как-то стало, потому что, слышал я, Мишкина жена Света не только сама к ним не ходит, но и мужа не пускает. А он – на словах хорохором оказался. А на деле и хвост прижал. Придет, рассказывала Анна Ивановна, и плачет, как ему погано со Светкой живется.
И так мне жалко почему-то стариков стало. Какое-то предчувствие подошло, что вижу их в последний раз. Со мной уже не однажды так бывало. Захочу человеку в лицо всмотреться и вроде ничего нового в нем не открою, а какую-то тревогу в душе унесу. Глядишь, его через неделю уже нет. Аж жуть берет. А может, в этом есть и какая-то закономерность, которую ученые со временем объяснят. Какие-нибудь биотоки или что-то еще.
Словом, попил я у них чайку, разными веселыми сказами, которых нахватался на флоте, попробовал согнать с их глаз грустинку и канул в бесконечные мытарства, в коих прошла моя, как принято говорить, сознательная жизнь.
И вдруг встречаю Мишку в умат пьяным. А он вообще-то не очень этим делом увлекался. Уткнулся он мне в плечо и завыл по-бабьи.
«Что случилось?» – тормошу я его, а он, знай себе, ревет и все.
Потом внезапно отстранился от меня, махнул рукой и почти бегом кинулся в чей-то двор.
И тут подошла ко мне бабка, по всему видно, дотошница.
«Сродственник, что ли, твой?» – спросила.
«Друг!» – ответил я.
«Не оставляй его одного, – посоветовала старуха. – А то от такого горя кабы руки на себя не наложил».
И она рассказала то, что я еще не знал.
Зачастила к Донсковым одна баба с Севера откуда-то. Платками спекулировала. Тут – подешовке – купит, а там – подороже – продаст. И все время одна ездила. А неделю назад с мужиком каким-то прикатила.
Вот и все, что видели соседи.
А потом смотрят, что-то никого из Донсковых не видать. Заглянули во двор – снег на порожках лежит нетронутым. Открыли ставню, чтобы в дом заглянуть, а там кошка бьется в окно, как очумелая. А лапы ее кровавые пятаки на стекле оставляют. Ну, понятное дело, тут же вызвали милицию.
Они лежали вповал, порубанные топором. Анна Ивановна и Михаил Михайлович – в постели. А та баба, что к ним приехала, наверно, какое-то время было живой, что даже в коридор выползла.