Знающий не говорит. Тетралогия
Шрифт:
– Лунь! Кот! Покажите эльфу, где лежат Топор и Чернявый!
Парни недоуменно переглянулись. На их лицах лежала печать неподдельного удивления. Чтобы мастер Деллин – да отступил? Такого сроду не было. Эльф искренне пожалел парней, главарь не простит им свидетельства его слабости. Такое не прощают и не забывают.
У каждой расы свои погребальные обычаи. Тангары уходят в вечную жизнь за Гранью на вершинах своих могучих башен Смерти, в чистом пламени, как завещано мудрыми предками. У эльфов тоже принято огненное погребение, и Ириен сам рассчитывал, что после смерти кто-то положит его тело в узкую церемониальную лодку, закроет лицо белым полотном и разожжет высокий костер, чтоб эльфийская
Наемников закопали в новой части погоста, выделенной для простолюдинов, и их хозяин поскупился даже на самый дешевый камень. Одна табличка на двоих – негусто. «А главное, недорого», – ухмыльнулся про себя Ириен. Пройдет совсем немного времени, и все следы того, что тут уже есть чья-то могила, потеряются, и сверху ляжет новый постоялец «вечной гостиницы».
Где-то в густой кроне старой нарани пронзительно крикнул грай, заставив Ириена невольно улыбнуться. Значит, его маневр не прошел бесследно и не остался незамеченным. Все-таки привычки волшебника – это страшная сила. Эфраим не спешил отказываться от услуг своих крылатых помощников. Сейчас чаровник забеспокоится не на шутку. И сделает первый шаг.
Эльфу не хотелось тратить много времени на рысканье по Ритагону в тщетных поисках Эфраима-трибарца. Сам объявится.
Побродив вокруг могил без всякой цели, Ириен еще раз убедился в глупости и недальновидности герцогини. Подсылать убийц к волшебнику – дело бессмысленное и проигрышное. Но исполнители, по всей видимости, стоили заказчицы, и в том, что их поджарили, не было ничего удивительного. Значит, оба оказались закоренелыми идиотами.
Храм Двуединого находился рядом, и Ириен, немного поколебавшись, решил заглянуть туда и уважить Неумолимую-Милостивого маленьким подношением. Они всегда были почти друзьями. Почти.
В отличие от храмов Пестрых святилища Великих Старых никогда не пустовали. Закутанные с головы до ног в серые необъятные одежды жрецы сновали вдоль стен бесшумными тенями. Несколько коленопреклоненных заплаканных женщин истово молились Двуединому у самого алтаря. Черные и белые его ступени, олицетворявшие лестницу в новую жизнь, в возрождение, терялись где-то во тьме под самым потолком. Трепетали на сквозняке свечки, пахло благовониями, и никто не обратил внимания на эльфа. Только служители Оррвелла утверждали, что их бог исключительно людской, и нелюдей в храмах странника не приветствовали. Для Куммунга, для самой воплощенной Смерти было все едино – что эльф, что орк, что человек. Смерть едина для всех, когда бы она ни пришла. Ириен осторожно положил на самую нижнюю ступеньку алтаря, иссиня-черную, маргарский браслет с бирюзой. По странной прихоти мастера-ювелира узор на браслете походил на переплетение множества рук. Среди них угадывались и детские ручонки, и тонкие женские пальцы, и мужские руки. И каждая рука сжимала бирюзовое яблочко. Красиво и… тревожно. Вещь рассказывала эльфу о предательстве и измене, постигших тех, кто осмелился носить этот браслет. И Ириен давно решил пожертвовать такую штуковину храму Неумолимой. Как
– Возьми мой подарок, Госпожа, и будь внимательна к делам моим, – тихо прошептал Альс; пренебрегая каноническими словами молитв. – И помоги мне… Если захочешь…
Отвернулся, прикрыв на миг глаза. Чтобы не видеть, как тает его подношение в черноте алтарного камня. Просьба была услышана. Неумолимая никогда не забывала продемонстрировать свое особое расположение к нему, но эльф не знал, радоваться этому или печалиться. Как показывала практика, расположение божества, тем более столь могучего, далеко не всегда является благом. Но и не всегда обращается бедой.
Ириен слышал, как к нему приближаются, но не пошевелился, даже глаз не открыл.
– Пусть твое благоволение простирается на ту, чьи часы сочтены тобой еще до ее рождения. И больше нет у меня желаний, – сказал он богине, касаясь пальцами обжигающе ледяного камня, сдерживая рвущийся стон боли и экстаза.
– Ты молишь о жизни или о смерти, эльф? – спросил глухой голос.
– Я прошу о внимании.
– Забавно. А я всегда думал, что твои сородичи мало чтут Двуединого. Впрочем, как и другие нелюди. И только мы, люди, трепещем пред Смертью. Заметь, самыми почитаемыми с каждым веком становятся Арраган и Куммунг. Небо и кладбище. Что может быть более завораживающим для смертного?
«Ты сегодня сама любезность, Неумолимая», – не забыл поблагодарить эльф.
– Разве только созерцание чужой глупости, – отозвался он.
Все-таки голоса у людей обманчивы. Слышишь ломкий старческий голос, а на поверку оказывается, что обладатель его и размерами, и статью точь-в-точь племенной бык, а бывает – голос приятен и молод, а хозяин его согнут и кривобок. Эфраим был не молод и не стар, не толст и не худощав, не низок и не высок ростом, и на первый взгляд не дашь ему более сорока. Гладко зачесанные русые волосы стянуты серебряным обручем над высоким чистым лбом, камзол отменного качества, ровная спина и походка гимнаста. Вот только из горла выходят звуки стершиеся, как древние осскильские монеты.
Мужчины смерили друг друга оценивающими взглядами. Чародей – немного озадаченно, эльф – чуть подозрительно. Оба кое-что слышали друг о друге, но далеко не так много, чтобы иметь полное представление относительно сил и возможностей оппонента. Возможно даже, Ириен был осведомлен лучше благодаря рассказам Ролара, а может, и нет. Еще неизвестно, где волшебник добывал информацию о самом эльфе.
– Не припомню случая, когда я мог перейти тебе дорогу, мастер Альс, – сказал Эфраим.
– Я просто не предоставлял тебе такого случая, – пробурчал тот, но, подумав, добавил: – Мне не нравится твоя затея с девочкой.
– Альс, мне плевать, что тебе нравится, а что нет, – резко ответил волшебник. – И с каких это пор тебе стало дело до чужих детей? Девочка не твоя и даже не Норольдова. Она моя.
Альс промолчал, созерцая пляшущие язычки пламени свечей. По-своему Эфраим был прав, душа маленькой наследницы герцога была душой его возлюбленной. Более того, теперь уже ничего сделать нельзя. Когда память Винсаны пробудится, ей не будет дела до тех людей, что зачали ее смертную плоть. Но волшебник истолковал молчание Ириена по-своему.
– Она была невероятно талантлива, сама воплощенная Сила. Всего двадцать пять лет… – прошептал он. – Я ничего не мог сделать, я опоздал… А она еще не владела искусством в полной мере. И потом… пойми, я столько лет потратил на вычисления. Дни и ночи, ночи и дни. Я преступил все законы, нарушил все запреты. Но я сделал это… Я нашел способ вернуть ее…
– Эфраим, – мягко сказал Альс. – Мне не нужны твои оправдания. Не мне судить тебя. Не здесь и не сейчас. Я хочу знать, почему в подвалах замка Асиз бродит оло?