Знойная параллель
Шрифт:
Михайлов ведет к себе в кабинет. Садимся. Расспрашивает — где живем, как живем, кем работаем.
— Ну что ж, авиация, как говорится, идет в гору? Потолка пока что не видно! Так, кажется?
— Так точно,— отвечает Чары.— Вот канал строим. Слышали о канале, конечно?
— Не только слышали, но и людей своих, демобилизованных ребят, туда отправляем,— отвечает Михайлов.— В прошлую осень несколько человек уехало... Если не изменяет мне память, на Головное.
— Есть такой поселок,— говорю я.— Там канал начинается. А не скажете, кто-нибудь из летчиков третьей эскадрильи остался
— У тебя кто был командиром экипажа? Не Хатынцев? — уточняет подполковник.
— Хатынцев. О нем и хотел спросить.
Михайлов открывает дверь и просит дежурного офицера:
— Отыщите Хатынцева. Пусть немедленно придет ко мне!
— Товарищ подполковник, а ваша жена — Мария Николаевна? — Командир полка смущенно улыбается.
— Диспетчер, что ли, твой? Сейчас мы ее найдем... Она работает у нас, в оперативном отделе.
Выходит и возвращается с Машей. Она немножко постарела. Морщины под глазами появились. На плечах, в накидку, леопардовая шубка.
— Боже, какие орлы-то стали! — удивляется она. Смотрит на меня вопрошающе, сейчас спросит о Тоне.
И у меня, и у Марии Николаевны запечатлелся в памяти наш последний разговор. Он произошел накануне моей демобилизации. Остановила она меня как-то раз и спрашивает: «Что-то, сержант, вы перестали заглядывать на коммутатор? Не случилось ли чего?» Я ответил что-то неопределенное. Наверное, после разлуки с Тоней, что называется, был не в своей форме, и Маша Михайлова обратила на это внимание. «Скажите, в чем дело? Что произошло? — спрашивает испуганно.— Понимаете, за год беспрерывных звонков и таких нежных разговоров о любви, мне не безразличны ваши взаимоотношения! Я хочу, чтобы было у вас все хорошо, но вы выглядите удрученным?» Я тогда и рассказал о вероломстве Лала и Тони. Она меня выслушала, испугалась, даже побледнела: «Нет, нет, этого не может быть. Не может ваша Тоня так просто, так бессердечно оставить вас. Вы должны разобраться во всем. Не отступайтесь! Поговорите с ее матерью. Не может она желать своей дочери зла». Я ответил, что, к сожалению, и Тоня, и ее мать, обе уехали, говорить не с кем, и Маша ушла расстроенная, словно покинули не меня, а ее.
Вот и сейчас у нее застыл в глазах безмолвный вопрос. Наверняка, спросит. Я смотрю на нее и не могу сдержать улыбки.
— Ну говори, говори! — требует она.
— Все в порядке, Мария Николаевна.— Я только что из Москвы. Мы вспоминали о вас с Тоней. Я так благодарен вам за все...
— Вы женились на ней?!
— Скоро будет свадьба... Так получилось...
— Остальное меня не касается! — радостно восклицает Маша. — Главное, вы — счастливы. А тому старому ловеласу я, на вашем месте, просто бы всыпала...
Беседа наша в самом разгаре. И тут входит Хатынцев.
— Кому я тут понадобился? — строго спрашивает. Увидел меня, руки развел.— Ну, брат! Вот тут, оказывается, кто! Сама Природа пожаловала.— Облапил за плечи, трижды по-братски расцеловались.
В волнении, я даже не обратил внимания на его погоны, назвал Хатынцева лейтенантом, а он уже майор. Чары мне подсказывает:
— Какой тебе лейтенант? Майор — он. Майор перед тобой!
— И командир эскадрильи,—добавляет Михайлов.— Комэск реактивной
— Слушаюсь,— четко, выговариваю я.— Разрешите,
С вашего соизволения, навестить медсестру вверенной вам санчасти Трошкину Нину?
Михайлов как-то сразу сник, на мгновенье задумался. Видимо, был у него какой-то разговор с ней.
— Да, да, конечно. Разумеется, навестите. И прошу не опаздывать на обед...
Идем к Нине, в санчасть. Дома ее нет. По пути заходим в детсад. Молоденькая воспитательница спрашивает к кому пожаловали?
— Нам Алешку Трошкина,— говорит Чары.— Я — его дядя.
— Дядя? — удивляется воспитательница и кричит:— Алеша! Алеша, к тебе дядя пришел.
Выбегает белобрысый, семилетний мальчуган. Очень похож на Нину и чем-то лишь отдаленно напоминает Костю. Подбородок, губы. Взгляд такой же — быстрый, острый. Чары вскидывает его над головой и опускает на землю.
— Я — дядя Чары... Это я тебе все время пишу письма. Держи-ка.— Чары дает ему шоколадку.— Твое письмо я тоже получил. Две ошибки у тебя...
— А какие? — живо вскидывает ресницы Алешка Трошкин.
— В слове «здравствуй» ты пропустил «р», а в слове «азбука» одна буква лишняя. Тетя Оля поставила тебе четверку.
— Ты приехал за нами? — спрашивает Алешка.— Мама говорила, что ты приедешь...
— Конечно, за вами. Если мама твоя согласна, вместе со мной и уедете...
Мы берем Алешку с собой и идем в санчасть. Нина встретила нас на крылечке. Узнала, конечно. Только непривычно ей видеть нас в гражданской одежде. Ну, как обычно, в первую очередь о делах.
— Значит, все еще не женат? — с упреком говорит она мне.— Я так и думала...
— Ну, а ты?
— Вот на Чары надеемся. Алешку хочу отправить к деду Дурдыклычу, а сама в Ашхабад. Я же писала тебе, что меня в поликлинику приглашают работать.
— Поезжай, конечно...
— Поезжай, но как? — с обидой заговорила она.— Я уже подавала заявление, а Михайлов отказал. Замены, говорит, нет...
– Все уладим,— обещает Чары.— А сейчас давайте сходим на могилу к Косте.
12.
Через месяц я вновь на канале. Только на этот раз заехал со стороны Керки. Московский поэт Гордеев, которого я так и не встретил зимой в Москве, внезапно прилетел в Туркмению и уговорил меня лететь на Головное.
Вот мы и подались. До Керки самолетом, оттуда на пароходике до Головного. И поселились на плавучей . электростанции, питавшей поселок строителей и два шагающих эскаватора.
Мне не очень-то по сердцу это путешествие. Даже не само путешествие, а глухомань, в которую мы забрались. Из Мары я мог бы в любое время заказать телефонный разговор с Москвой и поговорить с Тоней, а отсюда — до Москвы, как до луны. Единственный выход — письма и телеграммы. Но поскольку письма идут долго, то я отправляю через день по телеграмме.