Знойная параллель
Шрифт:
«Доехала хорошо. Привет от мамы. Целую...»
Потом еще одна телеграмма:
«Маратка, милый, суд в декабре. Целую. Тоня».
Наконец, письмо:
«Милый мой, радость моя, мой вождь, Марат! У нас с тобой все хорошо. Суд в декабре. Положение мое более чем красноречиво. Как говорится, возражать нечему. Я уже хожу по детским магазинам. Всего накупила. Беспокоит лишь одно. Как быть после развода? Приехать мне к тебе в Мары? Или ты сможешь выехать хотя бы не надолго?..»
Я ответил Тоне, чтобы ни в коем случае, в ее положении, не выезжала. Приеду я. Возьму отпуск...
Я
«Милый мой Маратка, как я по тебе соскучилась. Итак, вчера все решилось. Я свободна. И я плачу от счастья, что теперь ничто нам с тобой не мешает и не омрачает нашу жизнь. Счастлива еще и потому, что вернулся отец: его реабилитировали. Мама просто на глазах у меня помолодела, расцвела, стала красавицей. Единственное, что омрачает, — живем втроем в одной комнате. А ты понимаешь, в каком я положении... Может, решусь: приеду к тебе?..»
«Нежнейшая моя Тонечка, как я рад за тебя и за твоих родителей. Поздравь обоих от моего имени. И не спеши с выездом. Я думаю, надо нам поступить более благоразумно. Сейчас, как только закончу писать тебе, я возьму лист бумаги и напишу дедушке с бабушкой. Поезжай, не раздумывая, к ним. Ты же помнишь, какие они добрые?! Я не сомневаюсь, что встретят тебя, как самую дорогую. Дед давно очарован тобой. Он прислал письмо моему отцу и матери, говорит: «Марат приезжал с невестой. Прямо, краля по красоте своей и обращению». Мои — в недоумении. Мать спрашивает у меня в письме: «О какой невесте упоминает дед?». Я ей ответил: «Мама, ты ее не знаешь». Больше пока ничего не сказал. Потом, все сразу. Не возражай, милая. Будь посмелее. Поезжай. Жду следующее твое письмо из Реутова...»
В отпуск я так и не выехал. Прибыли новенькие бульдозеры. Целый железнодорожный состав. Стоят на платформах, под брезентовыми чехлами. Бывшие воины-танкисты со знанием дела осматривают машины, ждут, когда подвезут горючее. И вот подходят бензовозы с горючим.
В полдень могучие землеройные тракторы с приподнятыми ножами съезжают наземь. Строем, один за дру- ' гим, выходят на тракт, оглушая стальным ревом окрестности...
Со станции я бегу домой, к Чары и берусь за репортаж. Сижу один. Никто не мешает. Мои дорогие хозяева на работе. Только вывел чернилами на листе «13 февраля» и подумал: «не всегда надо страшиться чертовой дюжины — иногда это число выдает и события немалой важности», — как вдруг зовет почтальон.
— Есть кто-нибудь дома? Распишитесь за телеграмму!
Читаю:
«Милый Маратка, поздравляю. Сын у нас, сын! Целую тебя. Приезжай!»
Понятно, репортаж не состоялся. Я оставил на столе записку и поехал в аэропорт...
Эпилог
Зимние дни начала 1959 года. Марыйская гостиница переполнена. На открытие первой очереди Каракумского канала съехались партийные и хозяйственные работники, сотрудники газет и радио, кинооператоры и прост_о люди, кому дорога эта земля, кто вложил в нее частицу труда, кто полюбил ее беззаветно — красивую своей суровостью и щедрую теплом.
Все мое семейство тоже в Мары: отец, мама,
Мы с Чары едва-едва разместили моих, и тут же выехали в сторону Захмета. Все руководство стройки, кроме Калижнюка, там. Сам управляющий трестом «Каракумстрой» постоянно находится в обкоме, ждет представителей ЦК КПТ.
Едем по инспекторской дороге, вдоль берега канала. Пять, десять километров проплыли по степи — воды пока не видно. Но на всем пути трассы скопление людей: колхозники, рабочие двух первых целинных совхозов, школьники. Все ждут. Но где же она — большая вода? Вот уже мавзолей Султана Санджара миновали, уже к железной дороге приблизились, а ее нет и нет. Остановились в Захмете. Тут строители сообщают: вода примерно в десяти километрах, пробивается через барханы. Идем в контору. Нет никого. Идем на автобазу. Тут Бойко, Шумов, Ковус и многие инженеры и техники.
Подъезжает на «газике» Караш Иомудский.
— Ну что, друзья-товарищи, поедем, встретим да поторопим матушку Аму? Что-то не спешит владычица!
И тут скачет на лошади вестовой, кричит во всю силу:
— Эй, начальник! Эй, вода к железной дороге пошла!
— Аврал, ребята! — разносится мощный голос Бойко.— По машинам! Пошли, пошли быстрей!
Не прошло и десяти минут, как по сухому руслу канала, навстречу потоку, громыхая и сотрясая пустыню, понеслись бульдозеры.
Бойко садится к нам в вездеход:
— Дуй, комсомолия! На полный ход скачи!
Мы первыми приближаемся к прорану. Вода не шумит и не рвется в промоину. Со стороны — ничего страшного. Вода неторопливо, словно гигантский удав извивается, осыпая песок, идет по ложбинам, ощупывая самые низкие места. Это как раз тот участок, где стояли «электрички». Убирали их с дороги в последнюю очередь, впопыхах, когда русло уже было готово. Вот и не заметили боковую ложбину, а она-то и предала.
— Долго еще эти «электрички» будут мне напоминать о старых ошибках! — ругается Бойко.
Он выбирается на высокий бархан и оттуда, словно полководец перед сражением, осматривает местность. Отсюда видно железную дорогу и «товарняк», несущийся по ней. За железной дорогой степь и уходящий за горизонт бронзовый диск зимнего солнца.
Сумерки надвигаются быстро. Потемнело небо, замельтешило в глазах, и вот уже вечер... Бульдозеры приближаются с зажженными фонарями, выходят к прорану. Рев моторов, лязг гусениц и свет фар властвуют в черном мраке пустыни. Сражение продолжается всю ночь...
На рассвете, усталые и удовлетворенные нелегкой схваткой, бульдозеристы умываются водой из канала и заливают горячие радиаторы. Толпы колхозников из ближайшего поселка омывают в коричневом потоке руки, брызгают в лицо. Мы стоим вокруг Бойко. Он, заложив руки за спину, смотрит на воду и приговаривает удовлетворенно:
— Ну теперь все... Теперь ей некуда деваться. Дальше твердый грунт. Пойдет, как миленькая, до Мары!
Караш Иомудский в окружении молодых ирригаторов, приехавших с ним. Мы с Чары идем к нему.