Зодчие
Шрифт:
– Стой, малый, не беги!
– грубо приказал старшой, хотя юноша и не думал бежать.
– Куда путь держишь?
– В Москву.
– Хо-хо! Да-а-леко! А у тя отпускная грамотка есть?
Голован испугался. Когда он бродил по Руси с Булатом, у них не раз спрашивали отпускную грамотку. Тогда старый зодчий вытаскивал из сумы указ с печатью, и путников отпускали. Но указ пропал во время татарского набега.
Запинаясь, Голован объяснил, что грамотки у него нет, но он человек свободный,
– Свободный?
– усмехнулся предводитель отряда.
– Ты нашего боярина Артемия Васильевича беглый холоп, и мы тебя поймали!
– Сколько ни бегай, а быть бычку на веревочке!
– молвил один из верховых.
– Тебя, Волока, должен тиун наградить: ужо третьего на неделе приводишь.
– У меня глаз зоркой, дальновидный глаз!
– похвалился Волока.
– Иди с нами, малый, да не супротивничай, а не то в железа скуем... Амоска, посади его к себе!
Голован видел, что сопротивляться бесполезно, и сел позади Амоски.
Андрею не раз приходилось слышать, как бояре и дворяне, нуждаясь в слугах, по произволу пишут людей к себе в холопы. "Судебник"38 грозил за незаконное лишение свободы суровыми карами; но кары не устрашали насильников.
Достаточно было боярскому тиуну явиться к наместнику с посулом39 и заявить: "На сего нашего сбеглого холопа есть у нас послухи"40, - и попавшему в беду не было спасенья.
Наместник давал на приведенного "правую грамоту" и тем узаконивал холопью его участь. "Написал дьяк - и быть тому так!"
Иным удавалось сбежать, но господа задерживали холопа, где бы потом он ни попался.
Мрачные думы одолевали Голована. Амоска оглядывался на него с состраданием: душа парня еще не очерствела. Когда они отстали на повороте дороги, Амос шепнул:
– А ты, малый, выдумай себе имя!
– Зачем?
– удивился Голован.
– Беспонятливый! Да коли "правую грамоту" напишут на твое природное, тебе довеку из кабалы не выбраться.
– Наставление твое исполню!
– обрадовался Андрей.
Часа через два группа поимщиков въезжала в усадьбу князя Артемия Васильевича Оболенского-Хромого.
Усадьба походила на маленькую крепость. Привольно раскинувшись на нескольких десятинах земли, она была обнесена высоким бревенчатым тыном, а в воротах стояли сторожа с дубинками.
Один из сторожей ухмыльнулся:
– С добычей?
– Заполевали!
Боярские хоромы красиво возвышались посреди двора. Крыши двускатные, четырехскатные, бочкообразные, шатры разной высоты лепились друг к другу в живописном беспорядке.
Голован невольно остановился, рассматривая здание. Но старшой грубо дернул его за руку и заорал в ухо:
– Эй ты, блажной! Остолбенел?
Андрей вздрогнул, очнулся.
На
Тиун был правой рукой князя Оболенского и в его муромской вотчине вершил дела как хотел. Своей рабской долей Мурдыш гордился: "Я моего господина природный холоп!"
Мурдыш знал грамоту и ведал письменной частью в имениях Оболенского. В отписках и челобитьях тиун наловчился не хуже любого приказного дьяка.
Тиун милостиво кивнул головой поимщикам, которые подвели Голована к крыльцу.
– Попался, вор!
– злобно промолвил Мурдыш.
– Долго ж ты, холоп, от нас бегал!
– Я не вор и не вашего боярина беглый холоп, - твердо возразил Голован.
– Звать меня Семен, Никаноров сын, а родом я из города Пскова.
– Облыжные42 речи говоришь, Семейко, Никаноров сын! Родом ты не псковской, а наш, муромской. Сбег ты от нас в позапрошлом году, и на то у нас грамотка есть. Ужо завтра я ее покажу!
Голован улыбнулся, и его насмешливая улыбка взбесила тиуна. Оба молчали, и каждый думал своё. Андрей понимал, что тиун составит кабальную грамоту на имя Семейки Никанорова и тем признает его вымышленное прозвание. А Мурдыш догадался, что пленник выдумал имя; но приходилось утвердить его ложь и составить кабальную запись, которая немного будет стоить.
Мурдыш сказал вполголоса:
– Ну, Семейко, или как там тебя... Знаю, ты парень с головой. Будешь верно служить - я тебя возвышу: у меня что выговорено, то и вымолочено!
– Коли ты меня так хорошо знаешь, поведай: куда я пригоден и к какому делу приставить меня мыслишь?
Рука Мурдыша полезла к затылку, и он смотрел на Голована в недоумении. Но к тиуну подскочил Волока и шепнул ему на ухо. К Мурдышу вернулась уверенность:
– Ведомо мне, что ты строитель. К сему делу тебя и приспособим.
Голован понял: слова, необдуманно сказанные на проезжей дороге, выдали его.
– Не хочу я здесь работать!
– в отчаянии вскричал Андрей.
– До самого князя дойду!
– Здесь, на усадьбе, я князь!
– Мурдыш гордо подбоченился.
– Не князь ты, не царь, а господской псарь!
Насмешка взбесила тиуна:
– Эй, люди! Дать малому двадцать плетей за побег и посадить на хлеб, на воду. А там поглядим!
После наказания сердобольный Амоска, покачивая головой, сказал: