Зодчие
Шрифт:
Прошло несколько месяцев. Когда окончательно выяснилось, что Илья лишился руки, его вызвал игумен.
– Так-то, чадо, - пробасил Паисий, поигрывая нагрудным крестом. Посетил тебя господь, видно, за грехи. Уж ты монастырю не работник, и нам тебя ненадобе. Выселяйся-ка из Выбутина.
– Как выселяться?
– бледнея, спросил Илья.
– А изба моя? Куда же я денусь?
– Сие - не моя забота. Да ты не печалуйся: бог и птиц небесных питает, а они ни сеют, ни жнут; найдешь и ты приют...
Кое-как упросил Илья игумена оставить его в Выбутине. Настоятель согласился
Илья стал делать на продажу корыта, коромысла, кадочки. По вечерам ему помогал сын, и работа спорилась. Раза два в месяц брали лошадь у Егора Дубова и везли наготовленный щепной товар в город, на рынок. Распродавшись, Илья и Андрюша закупали муку, мясо и прочее съестное.
Жизнь стала налаживаться, но спокойствие семьи нарушили новые притязания игумена Паисия.
Илье Большому приказано было вновь явиться к настоятелю и с сыном.
Дородный и краснощекий Паисий утонул в кожаном кресле; ноги его нежились на медвежьей шкуре, подаренной Ильей после удачной охоты. Илья и Андрюша почтительно стояли у порога с шапками в руках.
Не бедно жил Паисий. Просторную игуменскую келью со слюдяными окошками обогревала нарядная изразцовая печь. Лавки устланы коврами. Передний угол уставлен иконами в драгоценных окладах; перед иконами горели толстые восковые свечи. В огромных окованных сундуках хранилось игуменское добро.
– Вот, чадо, - обратился к мальчику Паисий рокочущим басом, - невдолге кончится наше строительство, и твой наставник Герасим покинет сии места. А ты что на мысли держишь?
Голован покраснел и не вымолвил ни слова. Ответил отец:
– У отрока своего ума нет, отче игумен, за него родители думают.
– Сие правильно!
– одобрил игумен.
– Как же ты полагаешь, Илья? Не смекал о сем? Так вот мое слово: отдал бы Андрея к нам в монастырь. Грамоте он, ведаю, обучен, и житие ему у нас будет беспечальное, легкое... В миру скорбь, забота, в миру грех повсюду ходит, а у нас тишина, у нас все помыслы ко господу. Сладостен труд жизни подвижнической!.. Ну-ка, что на сие ответствуешь?
А сам думал: "Сладостно я пою, аки рыба сирена, про которую в древних баснях повествуется. Будто и не стоило бы мужичье уговаривать, да парень нужный, пользу от него большую можно получить..."
Илья и Андрюша молчали. Опущенные к земле глаза мальчика наполнились слезами. Настоятель пытливо вглядывался в лица отца и сына, стараясь разгадать их мысли. Не дождавшись ответа, снова начал убедительно и мягко:
– Может он у нас изографом17 стать: ведаю, у него на то талант. А у нас дело найдется: ты видел, как лики угодников потемнели. Поновить, ох, как надо поновить святые иконы! И сие есть дело богоугодное. Опять и то, Илья, в толк возьми был ты могутной мужик, а стал калека. Сынок мал, тебя с бабой прокормить не в силах. Да он же к крестьянскому труду и не способен. Вишь, у него голова-то, оборони ее Христос, совсем не по тулову. Где ему мужичьи тяготы снести! Под оконьем с сумой ходить станете... А коли сделаешь по-моему, монастырь всю
– Убожеством меня, отче, не кори, - угрюмо сказал Илья: - убожество я на вашей же работе заполучил! Кабы я крестьянские избы строил, той беды со мной не случилось бы...
– На всё божья воля, - успокоительно прогудел игумен.
Илья был на этот счет другого мнения, но высказать его не решился: с настоятелем ссориться не приходилось. Выгонит из села - и ступай на все четыре стороны.
– Какова твоя думка, сынок?
– ласково обратился Илья к Андрюше.
Долго сдерживаемые слезы покатились из глаз мальчика. Всхлипывая, он прошептал:
– Не знаю, ничего не знаю, тятенька! На твоей я воле...
Илья задумался. Потом поклонился, заговорил тихо:
– Такое дело, отче, одним часом не решается, великое надо размышление. Мне слово сказать, а Андрею целой жизнью за то слово расплачиваться...
Голован благодарно пожал здоровую руку отца. Как ни слабо было пожатие, Илья его почувствовал и понял. И еще решительнее закончил:
– Земно кланяюсь, отче игумен, за великие твои милости! Ответ дам в скорых днях.
Илья и Андрюша поклонились Паисию в ноги, приняли благословение и вышли. Тень досады скользнула по упитанному лицу игумена и исчезла.
– Будет по-моему!
– прошептал он.
– Деваться им некуда.
Дни шли, а решение Андрюшиной судьбы все откладывалось. Илья понимал, что монашество - несчастье для мальчика: оно разобьет все его надежды на будущее. Но прямо отказать Паисию Илья не решался: он знал злобный, мстительный характер монаха.
Однако долго тянуть с ответом не приходилось: Паисий не раз присылал служку с напоминанием, что Андрюшу ждут в монастыре.
Субботним вечером у Ильи собрался маленький совет: обсудить дело пришли полюбивший мальчика Герасим Щуп и староста Егор Дубов. Андрюша, лежа на полатях, с затаенным дыханием прислушивался к разговору, который должен был решить его участь.
– Я б взял мальца в свою артель, - сказал Герасим.
– Хоть он еще и невелик, а работать способен. Хлеб свой завсегда оправдает.
– Что ж ты раньше молчал, родной!
– обрадовался Илья.
– Сделаешь парня мастером, чего лучше!
– Оно-то так, - задумчиво заметил Щуп, - да дело не за мной. Уж очень игумен разлакомился Андрея залучить: знает, что от того большая выгода будет. Для новой церкви иконостас19 нужен. Резчикам да изографам платить надо - сундуки порастрясти, а отец Паисий того ох как не любит!
– На своей спине знаем, как он корыстен, - мрачно отозвался Егор.
– Андрей в возраст входит, через годик-другой настоящим работником станет. И новую церковь исподволь отделает за одни харчи, а они Паисию ничего не стоят...
– Недаром он мальчонку охаивал, - грустно усмехнулся Илья.
– "Он, вишь, и слаб и ни к какому делу не годен, опричь как сидеть в келье да иконы писать..."
– Лжа то, тятенька, лжа неистовая!
– горячо вмешался в разговор Андрюша.
– Али я немощный какой?..