Зодчие
Шрифт:
После семнадцати дней утомительного пути подъезжали к Выбутину вечерней порой. Сердце Андрея билось неровно; его сжимала сладкая боль: вот она, родина, милая, покинутая… Двенадцать лет не был он дома!
Показалась длинная улица, растянувшаяся вдоль Великой, теперь скованной льдом, занесенной глубоким снегом.
Голован искал глазами родную избу. Вот и она… Какой маленькой она показалась!
Андрей вошел в избу, навстречу поднялись сумерничавшие старики.
– Кого бог нанес? – спросил Илья.
Но материнское
– Андрюшенька! Кровинушка! – Афимья с плачем бросилась к сыну.
– Батя! Мамынька!..
Голован поклонился в ноги отцу с матерью. Они обнимали его, целовали. Афимья начала причитать по обряду, но в этом причитании слышалась великая радость матери, снова увидевшей сына.
Отец сильно изменился за протекшие годы. Он стал ниже Голована, волосы его совсем побелели.
– Андрюшенька! Маленький мой!.. – разливалась около сына Афимья.
Илья спохватился первый:
– А на дворе, Андрюша, что за люди?
– Ох я безрассудный! Там Булат, наставник мой!
– Булат? Жив?! А мы его по твоим грамоткам за упокой записали, поминанье подавали…
Илья выбежал на улицу, пригласил спутников сына.
Зажгли лучину. Изба наполнилась шумом, движеньем. Булат покрестился перед иконой, облобызался с хозяевами. Смущенная Дуня стояла возле двери.
– А это кто же с вами, девка-то? – тихонько спросила Голована мать.
Булат расслышал вопрос:
– Это? Это мне дочку бог послал в чужой земле.
Дуня заплакала. Афимья женским чутьем поняла, как тяжело и неловко девушке у чужих, незнакомых людей. Старушка обняла ее, ласково повернула к себе:
– Славная моя, бастенькая! [180] Годков-то сколько тебе?
Дуня смущенно молчала.
– Чего ж робеешь, касаточка? Пойдем-ка, я тебя обряжу по-нашему, по-хрестьянски!
Через несколько минут все ахнули: за Афимьей вошла в избу стройная высокая девушка с толстой русой косой, в нарядном сарафане, с ожерельем на груди. С миловидного лица смотрели заплаканные, но уже улыбающиеся глаза.
180
Баский, бастенький – хороший, красивый.
– Вот! – привскочил с лавки Илья Большой. – Ай да сынок! Гадал поймать сокола – словил серу утицу!
Андрей смутился и бросился доставать привезенные родителям подарки. Матери с поклоном подал персидскую шаль, а отцу – теплый кафтан.
Старики обрадовались, как дети.
– Теперь я этот плат в праздники стану надевать, – говорила Афимья, пряча подарок в укладку.
А Илья нарядился в кафтан и повертывался, стараясь казаться молодцом.
– Справский кафтан, хошь бы и не мне носить, а самому тиуну! Ну, спаси тебя бог, сынок!
Голован с грустью смотрел на когда-то могучего
Стали укладываться спать. Дуня со старухой забрались на печку, а мужчины легли на полу.
– Ну, теперя, сынок, все поряду сказывай! – молвил Илья, обнимая шею сына здоровой рукой. – Шутка ли: двенадцать годов прошло, как тебя не видали! А все денно-нощно о тебе думали…
– Поличье, что ты с меня списал, я доселе храню, – улыбнувшись сквозь слезы, отозвалась старая Афимья.
Разговор продолжался всю ночь. Усталая Дуня заснула, доверчиво прижавшись к Афимье, а остальные не сомкнули глаз.
Голован объявил отцу, что прогостит в Выбутине недолго. Старики не спорили: они понимали, что такой сын, как Голован, – отрезанный ломоть. Зато как обрадовались они, когда Булат попросил разрешения оставить у них Дуню.
– Есть у меня заветная думка побродить по Руси с Андрюшей, покуда ноги носят, – объяснил он Илье. – А коли нас не будет, где девке приют найти? Разве можно на Москве жить одной! Много лихих людей – изобидят сироту.
– Да господи, – заторопилась Афимья. – мы уж так рады!
– Как ты, ласковая, мыслишь? – спросил Дуню Илья.
– Я останусь, – потупилась девушка.
– Ну вот и хорошо! Будешь у меня отецкая дочь!
– А мне сестрица! – добавил Андрей.
Никита бросил на него испытующий взгляд, но парень был спокоен, и ничего, кроме братской нежности, не увидел старик на его лице.
Игумен Паисий, сильно постаревший, но еще бодрый, приехал поздравить Голована с приездом. До хитрого монаха дошли вести, кем стал Андрей, и он понимал, что царского розмысла ему не притеснить. Он даже обещал дать всяческие послабления его семье.
Отъезжая, Голован оставил родителям тридцать рублей из денег, что скопил на выкуп наставника. Отец обнял сына:
– Нам этого вовек не прожить!
Прощаясь, Булат обнял внучку:
– Прощай, Дунюшка! Не горюй, слушайся новых батьку с маткой, а мы, как можно станет, за тобой пришлем.
Голован тоже подошел к Дуне:
– Прощай, сестричка!
Он обнял и поцеловал Дуню. Девушка покраснела так, что, казалось, вот-вот брызнет кровь сквозь румяные щеки.
Глава IV
Царь и митрополит
Прошел год со времени покорения Казани.
В ноябре 1553 года царь посетил митрополита. Когда его крытый возок остановился у красного крыльца, на митрополичьем дворе поднялась суматоха. Забегали митрополичьи бояре, стольники и спальники. Показался в дверях и сам Макарий, тонкий, согбенный; он спешил приветствовать дорогого гостя.
Царь отпустил приближенных митрополита и сказал:
– Хочу с тобой, владыко, в благодатной тишине побеседовать.