Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

Шубинский Валерий Игоревич

Спустя восемь — десять лет советский поэт Сергей Городецкий будет одну за другой выпускать книжки с такими названиями: «Знай боярскую Румынию, чтоб не быть тебе разинею», «Пан-жупан, долой обман. Разговор красноармейца с польским паном», «Урожай уважай, а зерна не обижай» (против самогоноварения) — и многочисленные агитброшюры по заказам издательства «Безбожник» («Тьма и ложь — две старушки божьи тож» и др.). Еще позже автор «Четырнадцатого года» создал новый, свободный от монархизма, вариант либретто оперы Глинки «Иван Сусанин» (бывшая «Жизнь за царя»), в котором крохотный отряд поляков зачем-то ищет дорогу на Москву (а не избранного царем Михаила Романова, как в истории и в прежнем либретто барона Розена). Он долго жил,

много издавался, много зарабатывал, в голодные годы щеголял гастрономическими познаниями, но в ряды классиков советской литературы так и не выбился. Слишком дешево и слишком мелко он продавался. Не было все же у него настоящего практического ума и настоящего делового масштаба, которыми, как оказалось, щедро наградила судьба увальня А. Н. Толстого.

Не один Городецкий слагал в 1914–1915 годы патриотические стихи о начавшейся войне. За полтора года вышло несколько больших антологий такого рода поэзии, на страницах которых наряду с произведениями посредственных стихотворцев вроде Леонида Афанасьева (одного из постоянных авторов «Нового времени»), Мазуркевича, Уманова-Каплуновского, Година появлялись и произведения крупных поэтов. Особенно щедрую дань батальной тематике отдал в эти годы Сологуб. Его стихотворение «Вильгельм Второй» — хороший образец жанра:

В неправедно им начатой войне Ему мечтается какая слава? Что обещает он своей стране? Какая цель? Париж или Варшава? Для прусских юнкеров земля славян, И для германских фабрикантов рынки? Нет, близок час, — и он, от крови пьян, Своей империи свершит поминки.

Жанры военно-патриотической словесности тех лет поражают разнообразием. Так, в 1915 году появляется «под редакцией З. Н. Гиппиус» книга-подарок для народного чтения «Как мы воинам писали и что они нам отвечали» — видимо, идеологически направленное стихотворное переложение настоящей переписки солдатиков с кухарками. Вступительные стихи написаны отчего-то с интонацией Кузмина:

Глазастые кисеты, Носки да карандаш. С махоркою пакеты И всякий ералаш. От Дуни алый ситчик, От Кати — шоколад, Чай, сахар… Вот бы спичек, Да спичек не велят… Сердясь, хлопочет Дуня: Затейщица она, Пришла и эта нюня — Швейцарова жена…

Дальше, когда дело доходит собственно до писем, Кузмина сменяет Некрасов:

Воюйте со вниманием, Гоните немца ярого, Не всех колите до смерти — Хватайте больше в плен, Да шлите в нашу сторону, Научим уму-разуму, Покрестим в веру правую — Забудут нам дерзить.

В обработанных Гиппиус письмах кухарок отражаются и бытовые трудности военного времени:

Все посылочки зашиваю, Все на армию посылаю, А

доходит ли к вам — не знаю. Также слез и у нас немало: Как все нынче дорого стало! Вот казенки, спасибо, нет, Увидали немножко свет. Дураку иному неймется, Дураку и сам черт не брат: Он иль ханжею обопьется, Иль лакает денатурат.

Введение сухого закона и закрытие казенной винной торговли («казенки») стало еще одной приметой новых времен. Восторги гиппиусовской кухарки по этому поводу отдают антиалкогольной кампанией 1986 года; но уже из следующих строк видны подлинные последствия неосторожной меры. Помимо массового самогоноварения и широкого употребления спиртосодержащей дряни, она способствовала еще и шествию в массы новых для России возбуждающих средств. Всей правды о роли кокаина и опиума в русской революции еще, должно быть, не сказано.

Для нужд патриотической пропаганды привлекалась и милая сердцу Гумилева экзотика. Хороший пример — стихотворение Сологуба «Индийский воин»:

Мои ребяческие игры Смеялись в ярком зное той земли, Где за околицами тигры Добычу ночью чутко стерегли. …………………….. Мой император, англичанин, Живет в далеком северном краю. Я за него в сраженьи ранен, И за него я снова кровь пролью.

А Кузмин, пользуясь случаем, сводил свои давние счеты с германской культурной традицией и «большим стилем»:

Одумается ли Германия Оставить пагубный маршрут, Куда ведет смешная мания И в каске Вагнеровский шут?

Это были столичные изыски, но патриотические стихи писали и в провинции. Учитель Александр Боде из Самары создал, к примеру, песню, начинавшуюся так:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С тевтонской силой темною С проклятою ордой…

Современники этих стихов не заметили — да и фамилия у автора была подозрительно тевтонская; но учитель Боде дожил до Второй мировой — и имел неосторожность послать свой давний опус поэту-депутату Лебедеву-Кумачу. Присвоенная и переделанная им песня зажила новой жизнью.

«Военная» поэзия 1914–1915 годов — это, конечно, и «Петроградское небо мутилось дождем» Блока, и «Реймс и Кельн» Мандельштама, и «Молитва» Ахматовой, и «Тризна» Хлебникова, и военные стихи Гумилева… Но это была малая и чужеродная капля в море патриотической графомании, такой же массовой, как революционная графомания в 1905 году.

О настроениях литераторов лучше всего свидетельствуют записи в знаменитом рукописном альманахе К. Чуковского — «Чукоккале». На вопрос о том, как и когда закончится война, хозяин дома отвечает: «К 25 декабря. Жду полного разгрома швабов». Победы к Рождеству ждет и Евреинов. Две дамы — Е. Молчанова и М. Чуковская — ожидают победы через три месяца. Репин надеется, что результатом войны станет «свободная федеративная Германия», а журналист Не-Буква (Василевский) мечтает о «Соединенных Штатах России». Все эти записи сделаны 3 августа 1914 года.