Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

Шубинский Валерий Игоревич

Первый пункт кодекса гласит: «Дуэль может и должна происходить только между равными». Оскорбление, объяснял автор кодекса, может быть нанесено лишь равным равному: в противном случае имеет место не оскорбление, а «нарушение прав», и удовлетворения следует искать по суду. Но что такое «равный»? Для Дурасова ответ очевиден — дворянин. Дуэль дворянина с разночинцем невозможна. Но если это было естественно для начала XIX века, когда понятие «офицер» автоматически означало потомственное дворянство, а понятие «чиновник» — дворянство личное, то в начале века XX младший офицер вполне мог иметь лишь личное (как бы не совсем полноценное) дворянство. На практике это не служило основанием для отказа от дуэли. Когда Кузмин в 1912 году, отказываясь драться с пасынком Вячеслава Иванова поручиком Сергеем Шварсалоном, сыном разночинца, сослался на «неравенство сословий», его поведение было сочтено позорным. Между прочим, в «Правилах…» фон

Болгара пункта об исключительном праве дворян на поединки нет, и, как мы видим, во всех странах на дуэлях в конце века дрались и дворяне и буржуа — без всякого различия.

Оскорбления, которые могут повлечь за собой вызов на дуэль, делились на три степени. Оскорбления первой степени — «направленные против самолюбия, не затрагивающие честь». Второй степени — оскорбления против чести и достоинства, диффамация, оскорбительные жесты. Третья, высшая, степень — оскорбление действием, или попытка, или даже угроза физического оскорбления. Тяжесть оскорбления, нанесенного женщине, повышается на одну степень. Любое оскорбление, нанесенное женщиной, считается оскорблением первой степени. При взаимных оскорблениях одной и той же степени оскорбленным считается получивший оскорбление первым; при оскорблениях различных степеней оскорбленным считается получивший более тяжкое оскорбление.

Вся эта казуистика (которую мы здесь излагаем еще с сильным упрощением) имеет прямое влияние на условия поединка. В случае оскорбления первой степени оскорбленному предоставляется выбор только оружия (но без права его замены по ходу поединка — что имело место, например, в дуэли Лермонтова с де Барантом), при тяжком оскорблении оскорбленный также может выбрать между законными родами и видами дуэли (непрерывная или периодическая дуэль на шпагах или саблях либо один из шести видов дуэлей на пистолетах: на месте по команде, на месте по желанию, на месте с последовательными выстрелами, с приближением, с приближением и остановкой, с приближением по параллельным линиям). При оскорблении действием оскорбленный вправе выбрать расстояние (при дуэли на пистолетах) и драться собственным оружием (при условии, что такое право признается и за его противником). Остальные условия решаются соглашением секундантов (желательно, чтобы их было по два с каждой стороны) или жребием.

Нам особенно интересны, естественно, пункты, касающиеся оскорбления, нанесенного женщине. Право заступиться за женщину имеет либо ее близкий родственник (напомним, что Елизавета Дмитриева имела родного брата и официального жениха, — Волошин утверждает, что испрашивал у «Воли Васильева» разрешения защитить честь его невесты, и Васильев разрешение дал — хорош жених! На что он еще дал разрешение Волошину?), либо мужчина, в присутствии которого оскорбление было нанесено. Другими словами, Гумилева мог вызвать на дуэль Гюнтер. Лишь при отсутствии родственников женщина могла обратиться за заступничеством к постороннему лицу. Но Волошин не вызвал Гумилева на дуэль в ответ на оскорбление, нанесенное им даме (формально Волошину совершено посторонней), — он сам нанес ему тяжкое физическое оскорбление (третьей степени), спровоцировав ответный вызов.

В дальнейшем наши герои старались правила соблюдать, хотя неважно их знали. Слово Волошину:

Следующим, кого я встретил, был Вяч. Иванов. Он тоже был растерян и шел ко мне с протянутой рукой и расширенными глазами. «Макс, я, конечно, узнаю твой характер… Но взвесил ли ты, насколько слова г. В., сказанные о г-е Н., были правдой или выдумкой». Он явно был сбит с толку. Этот удивительно умный и тактичный человек в первый момент совершенно растерялся, не знал, какой взять тон, но, помятуя правило «Дуэльного кодекса» о том, что, обменявшись оскорблениями, сразу забывают имена друг друга и, говоря друг с другом, называют друг друга г-н А. и г-н Б., он, совершенно растерявшись, перенес это правило на частный разговор… (Подобного правила в дуэльном кодексе нет. — В. Ш.)

Я ему ответил: «Вячеслав, мне кажется, дело вовсе не в том, чтобы проверять слова Гумилева, если он говорит правду, то поведение его не облегчается, а, напротив, становится еще хуже».

Тем не менее в конечном итоге Иванов, возможно разобравшись в ситуации, а может, просто по душевному движению, стал на сторону Гумилева. Сутки перед дуэлью (и сутки после нее) Николай Степанович провел на Башне, «окруженный трагической нежностью» (Кузмин, «Дневник»). «Спокойный и уравновешенный, как всегда, но преувеличенно торжественный», он говорил с Ауслендером на отвлеченные литературные темы и ничем не выдавал беспокойства. В середине дня появился простодушный Гюнтер, невольный виновник ссоры, и сообщил, что он — «на стороне Гумилева».

Тем временем были назначены секунданты —

Кузмин и Зноско-Боровский со стороны Гумилева, художник князь Шервашидзе-Чачба [66] и Толстой — со стороны Волошина. Вечером 21 ноября, за поздним обедом, они выработали условия дуэли. Гумилев желал драться с шести шагов (неизбежная смерть по крайней мере одного дуэлянта!) и по кодексу Дурасова мог настоять на своем, но секунданты очень не хотели крови. Конечные условия были такими: двадцать пять шагов (по словам Шервашидзе, Толстой и Волошин сообщают о пятнадцати шагах, газеты — о двадцати), выстрелы по команде сразу. Шервашидзе даже сделал совсем уж неподобающее ему, потомку горских властителей, предложение — заменить пули бутафорскими. Скандальную идею, конечно, отвергли. И все же (по утверждению Никиты Алексеевича Толстого) его отец тайком засыпал в пистолеты тройную порцию пороха — чтобы уменьшить отдачу. За пистолетами отправились к Борису Суворину, сыну знаменитого издателя и брату Михаила Суворина, которого вызывал впоследствии Набоков. У него оружия не оказалось; отправились к юристу А. Ф. Мейердорфу — у того пистолеты нашлись, гладкоствольные, чуть не пушкинской поры. Врача («без огласки») достали через Ауслендера — точнее, через его дядю по отцу.

66

Александр Константинович Шервашидзе-Чачба (1867–1968) не принадлежал к аполлоновцам. Известный сценограф, он делил с Головиным мастерскую; с Волошиным Шервашидзе был знаком по Парижу — по салону Кругликовой.

Ранним утром 22 ноября Гумилев встал, помолился, позавтракал и в обществе секундантов отправился на Мойку к редакции «Аполлона», а оттуда в таксомоторе через Старую Деревню на Лахтинскую дорогу. Во второй машине ехал со своими секундантами Волошин, по пути читая им импровизированную лекцию по истории дуэлей. Северо-западная окраина — то же направление, что и Комендантская дача на Черной речке. Не забудем: редакция «Аполлона» ровно на полпути (по набережной Мойки) между кондитерской Вольфа и Беранже, откуда отправились на Черную речку Пушкин и Данзас, и домом Волконской, куда раненого поэта привезли спустя несколько часов. В ста метрах от места, которое выбрали аполлоновцы, незадолго до того состоялся нашумевший поединок Гучкова с товарищем по фракции — графом Уваровым.

Дуэль по команде проходит так (цитируем Дурасова):

Противники становятся на расстоянии от 15 до 30 шагов друг от друга, держа пистолеты вертикально дулом вниз или вверх.

По команде «раз» противники поднимают или опускают пистолеты и имеют право стрелять до команды «три».

Между командой «раз, два, три» промежуток в одну секунду.

По команде «три» противники теряют право стрелять, и секунданты обязаны прекратить дуэль.

Сопоставим с описаниями поединка Гумилева — Волошина. Описаний этих несколько, наиболее красочное, конечно, принадлежит Толстому:

Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом… Меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилев, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко…

Гумилеву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он бросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, пока я выберусь, — взял пистолет, и только тут я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, раздвинув ноги, без шапки.

Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: «Я приехал драться, а не мириться». Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: раз, два (Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов)… три! — вскрикнул я. У Гумилева блеснул красноватый свет и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Гумилев крикнул с бешенством: «Я требую, чтобы этот господин стрелял». В. проговорил в волнении: «У меня была осечка». — «Пускай он стреляет во второй раз, — крикнул опять Гумилев, — я требую этого…» В. поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Подбежал к нему. Выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало пальцы. Гумилев продолжал неподвижно стоять. «Я требую третьего выстрела», — упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали. Гумилев поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям.