Зодчий
Шрифт:
— Да нет, устад, — объяснял Заврак Нишапури, — просто устад Кавам понял, что двое ученых — вы и их высочество — всегда сумеют договориться. Он знал, что вы найдете общий язык, что двое таких людей всегда поймут друг друга!
— Быть может, быть может, — задумчиво протянул зодчий. — Во всяком случае, я понимаю, что поступил правильно, согласившись на предложение его высочества. Вот и господин Кавам одобряет мое решение…
— Еще бы, — подхватил Заврак, — ведь мы не террасу во дворе купца взялись строить, а медресе в Бухаре.
Зодчий промолчал. Он всегда умолкал, когда его что-то волновало или удивляло. Ученики уже знали: когда их учитель сидит вот так, будто погруженный в дрему, то он отдыхает телом и душой, нисходит на него радость и спокойствие.
Через неделю Исмаил Исфагани отправился
Глава XL
Первые радости
Исмаил Исфагани вернулся из Самарканда и, не заезжая домой, проехал прямо к зодчему. Заврак, встретивший гостя у калитки, привязал к колышку взмыленного коня и пригласил Исмаила Исфагани во Двор. Калитка дома зодчего была так узка, что конь не мог в нее пройти. Зодчий вышел навстречу Исфагани и крепко пожал ему руку:
— Добро пожаловать, живы, здоровы?
— Благодарю, — ответил Исфагани. — А как поживаете вы, устад, бодры ли? Я привез приятную весть — казна для нас открыта, его высочество приложили печать к проекту…
— Поздравляю! — взволнованно проговорил Заврак, — Значит, можно закладывать фундамент, — сказал Исфагани.
— Да, — вздохнул зодчий.
— Взгляните-ка сюда, — Исфагани развернул бумагу и разложил ее на низеньком столике. — Вот печать Улугбека. А из трех вариантов выбран, конечно, ваш. И сам Улугбек, и с десяток зодчих, рассмотревших проекты с первого же взгляда выбрали именно этот. Я и слова промолвить не успел, как его высочество указал на ваш вариант: «Это создал Наджмеддин Бухари. По множеству прямых линий, изобилию изразцов и майоликовых плит на порталах, сводах и куполах можно сразу же угадать руку Наджмеддина Бухари. И как это прекрасно — ничем не повторяет медресе Герата, а сохраняет особенности самаркандских строений». Они тщательно рассмотрели и другие варианты и в проекте ваших учеников одобрили строение двойных худжр, а в моем то, что ханаки находятся рядом с воротами. «Если господин зодчий одобрит наши пожелания и примет эти незначительные поправки, мы утверждаем проект, — сказал Улугбек. — Денет дадим, сколько потребуется». Теперь нам остается только найти побольше мастеров и дружно приняться за дело…
— Прекрасно, — промолвил зодчий, — перенесем проекты худжр и ханак в этот чертеж. Так наверняка будет лучше. — Он взглянул на Исфагани — Ну, поезжайте отдохните, вы проделали немалый путь! Завтра, когда снова приедете сюда, не забудьте захватить, если можно, все книги по астрономии, какие только у вас найдутся. Особенно обяжете, если найдете книги Бируни и Руми. Мне сейчас необходимо перечесть их. Во время бурана в Халаче у меня пропали эти книги, а в них есть кое-что, что нам сейчас очень и очень понадобится. В словах его высочества есть мудрость: обилие изразцов и мозаики, прямые линии — это то, о чем я много думал. И еще узоры гирих — геометрические узоры. Своды алтаря, лазуритовая мозаика орнаментированы утренними звездами.
— Мирза Улугбек улыбнулся, разглядев этот орнамент, — подтвердил Исфагани. — «Зодчий понял наш замысел»— вот его подлинные слова.
— В народе говорят, что плохой торговец доплачивает из своего кармана, — проговорил зодчий. — Так вот и вы, господин Исфагани, поездку в Самарканд оплатили из своих средств. А у меня нет ни гроша, чтобы разделить с вами расходы.
— Для доброго дела я и жизнь готов отдать, — ответил Исфагани, — так что не нужно говорить о расходах.
— Кто спорит, человек прекрасен. Ни пышные цветы из лучших садов мира, ни искрометные водопады, ни сверкающие изумруды не идут ни в какое сравнение с красотой человека. Но есть в нем наряду с бесценным сердцем и дурное — «злая кишка», как говорят люди, и «бесчувственный ноготь». Но наш долг всегда прислушиваться к голосу сердца. Сердце и разум — вот что делает человека прекрасным.
Разные слухи ходили об Исмаиле Исфагани. Немало наслушался о нем зодчий и дурного и хорошего. Он с отвращением и ужасом вспоминал Чалаби, гератского распорядителя работ, который как мог изводил зодчего, недоплачивал рабочим и мастерам, а дай ему волю, так вообще бы приспособил медресе под
«Можно достичь любой точки, которой достигает человеческий взгляд», — говаривал астроном Улугбек, и зодчий старался вникнуть в смысл этих мудрых слов.
«На арках и порталах, — думал он, — изображу небесный свод. Стало быть, руки мои могут дотянуться до звезд. Стало быть, созданное мною будет жить и, подобно звездам, сверкать века и тысячелетия, сверкать вечно!»
Кончились дни тягостного затворничества, забыто было уныние и печаль. Мало-помалу зодчий возвращался к жизни. Мирза Улугбек и зодчий Исфагани своим теплым участием вновь зажгли в нем начавший было меркнуть огонь творчества. Как радовались его ученики, а больше всех радовалась Бадия, и она тоже воспрянула духом и стала почти такой же, как раньше, — лукавой и озорной дочкой зодчего. После трагической казни брата она чувствовала, знала, что теперь для отца — она единственная привязанность, не только любимая дочь, но и советчица и друг. Знала она и о том, что самым прославленным зодчим в Хорасане считался устад Кавам, но понимала, что отец ее, зодчий Наджмеддин Бухари, превосходил его своим уменьем. А слава его не прельщала. Ведь в Хорасане он был чужаком, бухарцем, да еще после казни сына считалось, будто он связан с хуруфитами. Лишь поэтому не столь ярко сияла звезда зодчего Наджмеддина на небосклоне государства тимуридов. Бадия жалела несправедливо обойденного отца, была с ним неизменно ласкова, старалась, как могла и умела, оградить его от неприятностей и напастей. Словом, старалась делать все, что приходилось отцу по душе, и воздерживалась от всего, что было бы ему неприятно.
Бадия целый день ластилась к мужу, узнав о том, что его шашские родственники прислали в Бухару письмо, приглашая мастера Нусрата приехать погостить в Шаш [48] .
А вечером, когда они остались одни, Бадия ласково попросила его:
— Возьмите и меня тоже с собою в Шаш, ну, пожалуйста, возьмите.
— Но ведь приглашен не я, а отец, — ответил Зульфикар, нежно обнимая ее.
Бадия выскользнула из его объятий.
— Вы же поедете с ним! Попросите взять меня тоже, — протянула она таким печальным и нежным голоском, что сердце Зульфикара дрогнуло. Ну как ей отказать? Ведь так говорила она с ним еще там, в Хорасане, на празднике весны у подножия Кухисиёха.
48
Во II и I веке до нашей эры Ташкент и окрестные земли вокруг него назывались Чач. В VIII веке, в период арабских завоеваний, Шаш стал крупным торговым центром с развитыми кустарными промыслами. Иранцы называли его также Бинкент. ород был окружен высокими стенами, внутренняя часть называлась Рабади-дахил, а внешняя часть — Рабади-харидж. В XI–XII вв. караханиды стали называть город Ташкентом. В XIII веке Хорезмшах, после него монголы, а также в 1214 году Кучлихан разрушили Ташкент. К XIV веку вновь город стал восстанавливаться и обратился в важную экономическую и стратегическую опору Тимура и тимуридов.
— Как скорбен и печален был наш путь из Герата в Бухару, — продолжала Бадия. — А теперь из Бухары в Шаш путь наш будет радостным и счастливым. Мне очень хочется поехать. Ведь родные мамы тоже есть в Шаше. Ах, мне просто не терпится увидеть этот древний город.
Старый дед и дядья Зульфикара приглашали родственников побывать у них. Особенно же им хотелось повидаться с уста Нусратом, в чьем доме в махалле Укчи они жили.
Масума-бека хотя и родилась в Бухаре, но ее дальние родственники жили в Шаше. Она почему-то твердо верила, что там, в махалле Шаршин, найдутся родичи и кто-нибудь из них непременно вспомнит и узнает ее. Ей давно хотелось найти кого-нибудь из них и сообщить, что она, мол, жива и здорова. А кроме того, Шаш считался одним из крупных пограничных резиденций Мирзы Улугбека на востоке и находился как раз на скрещении путей из Астрабада и Мавераннахра в знаменитые места паломничества Султаним.