Золотая бабушка
Шрифт:
Ангина Львовна подозрительно косилась на ребят, поэтому они решили для виду всё-таки съесть пышки. Вкуса никто из них не почувствовал. С таким же успехом они могли съесть резину. Кофе же только заставил сердце биться чаще, хотя куда уж…
В столовую влетел Жорик, милая болонка одного из частых посетителей. Вообще гостям не разрешалось приводить животных, но Жорик был настолько очаровательным, что Ангина Львовна сжалилась. Её душевных сил не хватало на то, чтобы выгнать сорванца. Пёс сразу подбежал к Пашке. Жорик обожал Пашку, потому что тот всегда с большим удовольствием игрался с четвероногим другом. Жорик облизывал любимому человеку руки,
— Пообещай, что присмотришь за Чаком, — сказала Люба, отведя взгляд к окну.
Чак был большим и страшненьким псом. Он был супердворняга, даже больше напоминал волка. Весь плешивый, клыки торчали в разные стороны, хвост неоднократно был погрызен, лапы тощие. Но он так нежно тыкался носом в Любочку, что она не удержалась и погладила его, а потом ещё, и ещё. И как-то незаметно Чак зажил вместе с парочкой.
Имя псу дала именно Люба. И если уж ничего не утаивать, то полное имя Чака звучало так: Влчак Чак-чак. Он всюду ходил за девушкой и жутко её ревновал к Пашке. Каждый раз, когда парень касался Любочки, Чак щетинился и скалился. Сначала Пашка поднимал руки, словно пёс был полицейским, а потом привык. Тем более, когда Люба бросала недовольный взгляд на Чака, он уныло прижимал уши и прятался.
— Он не остался там один, — сказал Скульптор, но Любочке всё равно было неспокойно.
Допив кофе, пара выдвинулась в путь. Ангина Львовна бросила на них озадаченный взгляд, но ничего не сказала. Всё было не так, как прежде. Обычно парочка не замолкала. Они часто ссорились по пустякам, спорили из-за искусства и, казалось, что дело дойдёт до драки, но уже через секунду любые темы казались неважными. Если честно, они просто любили много и бурно болтать о чём-нибудь.
Сейчас вновь шли, молча. Чем ближе к Московскому вокзалу, тем сильнее глаза их наливались кровью. А ужасный звон в ушах заглушал даже мысли. Любочке не хотелось оставлять Пашку. Она любила его до безумия. И эти чувства задурманили ей голову, она даже сама себе казалась одержимой.
У каждого обязательно появляется кто-то, кому очень хочется убирать волосы с лица, наглаживать непослушные пряди, говорить, что этот человек прекрасен, пусть у него имеется тысяча изъянов. Даже когда он стесняется своей грязной головы, невозможно остановиться, хочется перебирать один волосок за другим.
Люба слышала о таких историях раньше, но ей всегда они не нравились. Такую любовь она называла «стодневной», потому что «счастливое время» не длилось дольше трёх-четырёх месяцев. Обычно влюбляются хорошие девочки в плохих или странных мальчиков. Такие мальчики привносят в жизнь девочек несоизмеримое чувство любви и покорности, а после исчезают, оставляя в душе пропитанный ядом мокрый след. Натоптав в гостиной ранимого сердца, такой человек уже не вернётся прибраться. Найдет тысячу причин, оправдывающих его, но, по правде, ничего из этого не смогло бы загладить вину.
Да… Любочка слышала сотни таких историй. И теперь это случилось с ней. Она оправдывалась, говоря, что у них со Скульптором всё иначе. Вообще-то роман длился больше года. А ещё он тоже её любил. И, между прочим, совсем не обижал. Только почему на душе так тяжело? Почему сердце щемит и плачет от несправедливости.
Поедет ли Пашка за ней, если она попросит? Бросит
Вот уже вокзал — люди встречаются, люди прощаются. Шаги стали такими тяжелыми, что ноги не поднимались. Любочка шла на одной только силе воли.
Мы редко знаем, что это наша последняя встреча с любимым и часто жалеем о том, чего не сделали, не сказали и не запомнили. Вот бы ещё раз вдохнуть запах, прикоснуться к тёплой коже, посмотреть в любимые глаза. Вот бы продлить миг ещё на пару… жизней. Почему бы вообще не запретить прощания? За что это так трудно?
Когда Люба ступила на перрон, то она уже чётко знала: это их последняя встреча. Не стоит просить Скульптора поехать за ней, стоит закончить всё сейчас, пережить этот ужас. Отрезать.
— Я хотел тебе сказать, — вдруг начал Пашка, но Любочка остановила, приложив ладонь к его губам.
— Давай простимся здесь и больше не встретимся. Нам было здорово вместе, но пора идти дальше.
Девушка хотела выдавить из себя улыбку, но не успела. Пашка прижал её к себе. Такой он был родной. Снова замаячила картинка двух русоволосых мальчишек, бегающих босиком по траве. Любочка помотала головой. В первый раз она увидела их, когда пила чай на кухне. Сидит себе, никого не трогает, а голова вдруг показывает этих ребятишек, играющих под столом в машинки. Ужасно. Ужасно, что она, которая не очень-то любила детей, вдруг всей душой захотела заполонить весь мир маленькими копиями Скульптора.
Поезд прогудел. Пора расставаться. Пашка затащил чемодан в вагон и вышел. Люба за ним не пошла. Они смотрели друг на друга через стекло до тех пор, пока поезд ни поехал. Казалось, они за всё время знакомства никогда так много не молчали, как сегодня.
Может, и стоило сейчас поговорить? Может, нужно было обсудить, поплакать, поругаться, чтобы не давить чувства в себе, а понять друг друга. Ах если бы Люба сказала о своих опасениях Пашке. Если бы она сказала, что не хочет терять его, но боится, что испортит ему всю жизнь, что он не схватится за шанс, который предоставила ему судьба, то вся карьера пойдёт насмарку. Если бы она заплакала, прижалась к груди и сказала, что мечтает всю жизнь провести рядом, но бросить мать в беде не позволяет совесть. Что было бы тогда?
А Пашка… Как бы сложилась их дальнейшая жизнь, если бы он открыл свои чувства? Никто не понимал его так хорошо, как Люба. И ни с кем ему не было так комфортно. Она не заставляла парня любить её сильнее, чем работу. Для Пашки это очень много значило. Он и не думал о том, что Люба переживает о нём. Переживает, что он откажется от предложения стажировки. Ему казалось, что Люба не хочет бороться, что ей проще всё закончить. Пашка её не винил. Будет лучше, если он сейчас отступится, чтобы не сделать жизнь Любы ещё невыносимее.
Поезд тронулся. У Пашки вскипело в груди, когда лицо Любочки пропало. Он побежал за вагоном, но не сумел его догнать. А она ехала вся бледная, прижимала руки к лицу и жадно вдыхала запах ромашкового мыла — единственное доказательство того, что её любовь не была сном. Скульптор существовал, он был рядом с ней. Но на этом всё. Люба решила всё бросить. Всё и навсегда. Это чёртово мыло, его рубашку, даже краски. Нет, она никогда в жизни больше не притронется ни к чему, что хоть чуточку будет напоминать ей о Скульпторе.