Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
– А что Ирина? – прервал словоизвержение жены Вениамин Георгиевич.
Возникла пауза, и Катя сказала уже другим, обиженным голосом:
– Что – Ирина? Ничего… У нее своя жизнь. Ушла с друзьями к реке, собираются жечь костер. Не разрешала ей надеть новый сарафан – все равно надела. Упрямством она в тебя. Так ты когда приедешь?
– Сегодня вряд ли. Много работы. Веселись без меня. – И, не сдержавшись, Вениамин Георгиевич громко шваркнул телефонную трубку, тут же представив злое лицо жены.
И снова невыносимо, не по-мужски стало жалко себя.
«Нет, жизнь
Прошло более двух часов. «Вот-вот генерал потребует на доклад», – подумал Миров, взглянув на часы. И действительно, зазвонил телефон, но это был городской аппарат, и в трубке зазвучал взволнованный голос Петра Забраченкова:
– Вениамин Георгиевич! Звоню из телефонной будки. Я его опознал!
– Кого?
– Да мужа этой Комаровой, Боба! Или Бобика! Это тот самый парень… Ну, водитель красного «жигуля»…
– Так! – невольно воскликнул Миров, чувствуя, что на лбу выступила испарина. – И что?…
– Они собираются вместе покататься на тачке. Слушали их треп, поэтому не было возможности вам сразу позвонить. Сейчас должна выйти из дому. Мы уже перевели радиосигнал с «Волги» на пульт, на световое видение. В оперативном центре информации начинают наблюдение. Все, Вениамин Георгиевич! Они выходят… – Возникла небольшая пауза. – Идут к автостоянке. Бегу! Мы – следом. Теперь их маршрут и местонахождение в центре…
Телефон замолчал. Однако Вениамин Георгиевич еще как следует не успел осмыслить услышанное, а телефон опять зазвонил; говорил Томашевский, возглавлявший свою группу в гостинице «Космос»:
– Вениамин Георгиевич!.. – Голос Томашевского прервался, очевидно, от волнения. – В номере графа Оболина не оказалось…
– Как – не оказалось? С кем же я и Табадзе говорили по телефону? К кому вызывали врача? Кому официант приносил заказы из ресторана?
– Не знаю… Выясняем. Пока установили, что и сосед напротив, коммерсант из Вильнюса, тоже исчез. И, как сказала дежурная по этажу, он спустился в лифте буквально полчаса назад…
– Как вы работаете, Томашевский!.. – заорал следователь по особо важным делам. – Пожалуй, я сейчас сам к вам приеду…
Миров не договорил: с короткими перерывами звонил красный телефон. Сейчас генерал, исполняющий обязанности руководителя ФСБ, потребует Мирова пред свои очи для очередного доклада о том, как продвигается дело…
Путешествие
Глава 35
Крот
Зазвонил будильник: 2 часа 15 минут ночи. Никита Никитович Толмачев в полной темноте привычным движением остановил прерывистый звон, включил ночник под розовым стеклянным колпачком на стуле возле кровати, толкнул в бок Дарью:
– Вставай. Пора!
Дарья не шевелилась.
– Вставай, говорю!
Дарья перевернулась на спину, прошептала еле слышно: «Крот…» Однако села, потерла глаза руками, потянулась за халатом, висевшим на спинке кровати.
Шел уже четвертый год, как Никита Толмачев и Дарья жили в доме, принадлежащем Хельге Грот, в дешевой квартире на первом этаже. Впрочем, не Толмачев – Отто Штойм, немец русского происхождения, бежавший в восемнадцатом году от большевиков со своей русской женой Дарьей, Дархен, как ее называли соседи и женщины во дворе. Дарья уже сносно говорила по-немецки, правда с чудовищным акцентом. Впрочем, разговаривала она мало, по необходимости, потому что была (или стала?) нелюдимой, замкнутой. Она располнела, совершенно не следила за своей внешностью, ее любимым занятием был сон…
За эти годы лишь одно событие ворвалось в ее жизнь и потрясло душу. Весной 1920 года Дарья забеременела. Она не хотела иметь детей от Никиты – и вот не убереглась. Однако Дарья неожиданно для себя ощутила прилив новых сил, радость, которая до краев переполнила ее. «Пусть будет девочка, – счастливо думала она. – Доченька. Назову ее Евдокией, в память о матушке». И что удивило Дарью – это преображение Никиты. Узнав новость, он впал в неистовство от радости.
– Сына! Хочу сына! – кричал он, сжимая женщину в каменных объятиях, и лицо его пылало. – У меня будет наследник! Дарья, озолочу! Королевой будешь. Сына! Роди мне сына!
Он действительно окружил свою… кого?… не то жену, не то сожительницу… заботой, ни одного грубого слова, каждое утро начиналось вопросом:
– Как ты себя чувствуешь, радость моя? Чего сегодня покушать хочешь?
Дарья недоумевала, но и радовалась одновременно: «Может быть, дитя его образумит? От этого золота окаянного отвратит?»
На пятый месяц в комнате Отто Штойма и Дархен появился доктор в пенсне, с острой бородкой, с цепкими холодными пальцами.
– Самый знаменитый, – шепнул Дарье на ухо Толмачев. – Профессор, светило. У него в клинике рожать будешь, там все по последнему слову.
– Да на кой? – попыталась возразить Дарья.
– Не перечь! – перебил прежний Никита. – Чего ты в медицине понимаешь, дура! Это тебе не деревня Рузово – Европа!
Медицинское светило, облачившись в белый халат, внимательно обследовал беременную женщину – прослушал, прощупал (Дарье хотелось оторвать от своего большого живота холодные острые пальцы) – и наконец сказал, обращаясь к Никите:
– Конечно, не гарантирую на все сто процентов, но восемьдесят пять… Даже девяносто – мальчик! Ждите сына, господин Штойм!