Золотая голова
Шрифт:
— Послушай, зачем ты стала так жить? — вдруг спросил Эгир.
— Как?
— Ну… так. Не сейчас, а с самого начала. Ты же все умеешь делать, как настоящая женщина. («Я и есть настоящая женщина, балда! «) Разве нельзя было обойтись без этого?
Я швырнула в костер охапку сухого папоротника, и сноп искр домашним фейерверком метнулся в черное небо. Такие вопросы простительно задавать Малхире, а Эгиру в его возрасте пора бы кое-что о жизни понимать.
— У нас в Кинкаре с женщинами, которые рот открыть да голову поднять посмеют, разговор короткий. Буде найдется такая — женщина ли, девушка, девочка, — ее вожжами, вожжами, и до бесчувствия. Раза после третьего обычно охота рот разевать пропадает. И никто тебе не посочувствует — ни
— С чувством ты про это… про вожжи! — заметил Малхира.
— А меня, думаешь, не били? Как раз вожжами и били. Лет до десяти. А после того, как кое-кто на тех вожжах на собственных воротах повис, перестали.
Эгир нахмурился. На лице его выражалось мучительное стремление понять, вру я или говорю правду.
— И что? — наконец осведомился он.
— А то, что я сейчас говорю, а вы меня, дети, рот открывши слушаете.
Это было не вполне справедливое высказывание: рот открывши сидел один Малхира, а Тальви — тот даже, кажется, и не слушал. А если слушал, то не подавал виду. Опять он решил побить меня моим оружием, забыл, наверное, что в молчанку меня не пересилить.
Круглая луна перекатилась над зубчатыми вершинами елей. Я вдруг вспомнила пословицу, вычитанную в «Хронике… „ — то есть там было сказано, что это пословица, я никогда ее прежде не слышала. Может, она была карнионская. А может, «иных народов“, как любил выражаться автор.
«Мужчины не поклоняются луне. Женщины не поклоняются очагу». Никаких комментариев не следовало. Когда я читала «Хронику… «, то быстро забыла об этом, поскольку там и без того было полно невнятицы. Но сейчас вспомнила, и утверждение повергло меня в недоумение. Все же должно быть наоборот! Луна — солнце бродяг, воинов, разбойников — мужчин, одним словом. Очаг — опора дома, где царит женщина. Вроде меня. Нет, я — неподходящий пример, я — исключение, случайность, черная овца. И вообще, не важно, что я тут только что лепила. Неизвестно, что бы из меня выросло, если бы мои родители остались в живых. Вполне возможно, что стала бы благонравной, законопослушной, богобоязненной горожанкой, добродетельной женой, матерью счастливых детей…
Стоп. Вот об этом — не надо. Хватит и того, что я пример неподходящий. Во всех отношениях. Нужно было как-то отвлечься, а спать не хотелось. Я подтянула к себе сумку, снятую с седла. Первым делом — разлюбезная моя «кошка» трехлапая, но я уже вычистила ее и проверила веревку. Затем — нечто плоское, завернутое в старый платок. «Хроника утерянных лет». Я подержала ее в руках, бросила косой взгляд на Тальви и сунула манускрипт обратно в сумку. Ага, вот. Рубашка. Надобно сказать, что у меня их было две. Ту, что была на мне в день достопамятного нападения, я, перевязывая Малхиру, несколько замарала его кровью. Поэтому рубашку я переменила, а грязная так и лежала сложенной у меня в сумке. До сегодняшнего вечера мне не предоставлялось случая ее постирать. А сейчас — в самый раз. Нечего откладывать до замка. Кровь отстирывают холодной водой, это тоже знает каждая женщина.
Я проследовала к ручью и принялась тереть рубаху песком. Пятна уже заметно побледнели, когда я услышала осторожные шаги за спиной. Тальви так не ходил. Я развернулась, не выпуская рубахи. Для начала драки бывает очень полезно хлестнуть противника по лицу мокрой тряпкой. Желательно холодной. Ему, конечно, не больно, но на несколько мгновений он совершенно сбит с толку. А за несколько мгновений многое можно сделать…
Это был Эгир, и никаких воинственных намерений он не выказывал. Остановился шагах в десяти от меня, переминаясь с ноги на ногу.
— Я вот что хотел спросить… ты правда убила человека в десять лет?
— Кто тебе сказал подобную глупость?
— Ты сама же и сказала.
— Когда?
— Совсем недавно. Про этого… который на воротах…
— Разве я говорила, что он умер? Его сняли, и он остался жив. Только голову
Окончательно отчаявшись отделить правду от лжи в моих речах, Гормундинг махнул рукой и ушел.
Я могу врать, я умею врать и делаю это довольно часто. Но я никогда не стану хвастать и браться за то, чего я не могу и не умею. Кто бы ни жаждал крови Гейрреда Тальви сотоварищи, на сей раз он утерся. Если только он (или они) не предусмотрят еще одной возможности. Самой простой и незатейливой, но именно той, что выбрала бы я, окажись, не дай Бог, на месте настырного убийцы.
Устроить засаду возле самого замка. И чем ближе мы продвигались к замку Тальви, тем больше меня начинала тревожить эта мысль. Когда же гора с замком показались в виду, я поделилась своими предположениями с патроном.
— Что же я должен делать? Ждать до темноты, потом по лесу пробираться к воротам кружным путем и вызвать стражу?
Он откровенно издевался надо мной. Но я это стерпела.
— Хотя бы.
— Вряд ли твой план осуществим. Все-таки здешний лес я знаю лучше тебя. Здесь почти невозможно проехать верхом, тем более с несколькими лошадьми. А если попытаться, шум будет такой, будто стадо кабанов мчится через чащу.
— Что же, поедем наудачу? Или пошлем вперед гонца, он же разведчик?
— Ни то, ни другое. Заедем в деревню. И у ближайшего поворота в виду замка мы свернули к деревне Фьялли-Маахис — той самой, мимо которой мы проезжали в прошлый раз с Тальви, Ренхидом и Малхирой, но не останавливались. Сейчас же мы спешились на деревенской площади, у трактира. Тотчас же сочинилось маленькое столпотворение. Совсем иное, чем в Громарте. Сюда мы не привезли ни мертвецов, брошенных через седло, ни дурных вестей — если убитый в лесу слуга был родом из другой деревни. Сюда вернулся хозяин — каратель и милостивец. К нему-то жители и сбежались. Тальви не вошел в трактир. Выбежавший хозяин распорядился принять у нас лошадей и, вместе с чада и домочадцы, принялся накрывать стол под липой на площади. Тут же сновал сельский староста, чуть ли не дубинкой лупя набежавших просителей. Отогнав их на порядочное расстояние, он сам подбегал к Тальви, осведомлялся, угодно ли ему будет выслушать то и это, будто просьбы односельчан нуждались в переводе. Малхира, позабыв про раненое плечо, устремился в толпу хихикающих девиц, ничего против его действий не имевших. К нам с Эгиром никто не приставал, только тощий пожилой священник, не замедливший протиснуться сквозь строй селян, косил в мою сторону круглым голубым глазом
— не иначе, кое-что прослышал. Я уселась на скамью по левую руку от Тальви («Всегда садись слева, — вспомнила я слова одной из своих свантерских наставниц. — К сердцу ближе, и бить сподручнее»), приглядываясь к окружающим строениям. Они были вполне недурны, никаких развалюх, все — крепкие дома, аккуратно крытые дранкой или камышом, церквушка со шпилем на зеленой крыше, огороды… Я вообще-то по деревням не промышляла, но ежели сюда нагрянут не такие милые и добрые люди, как я, или, не дай Бог, война докатится, то здесь будет чем поживиться…
Охолони, сказала я себе, мы не за этим сюда приехали.
А зачем?
Вряд ли для того, чтобы отдохнуть в тени и пивка попить. (Хотя темное пиво, которое нам подали, было почти приличным. ) И не для обеда — пусть у Тальви и не такие изысканные вкусы, как у Рика (правда, подозреваю, что Рик в соответственных обстоятельствах вполне способен сжевать старую подметку и запить водой из лужи), не думаю, чтоб деревенская трапеза его так уж прельщала. И простите за грубость, мне не верилось, что он задерживается здесь, дабы внимать мольбам страждущих. Разве у него нет управляющего, чтоб заниматься такими делами? Я управляющего в замке не видела, но не сомневалась, что таковой имелся. Конечно, деревенщине лестно, что судит-рядит над ними не управитель, скотина приказная, подневольная душа, а сам господин. Но чтоб Гейрред Тальви подольщался к самолюбию своих крестьян?