Золотая голова
Шрифт:
«Ты не понимаешь? Ничего не понимаешь? „ — спрашивал старик в моем сне… святой Хамдир? А до того он рисовал на земле три короткие вертикальные черты. Как те, что были вырезаны на полке. Не цифра это была вовсе. «Правая линия, и левая линия, и средняя линия“, — вот как он сказал. А я по-прежнему ничего не понимала.
Почему они преследуют меня? Или почему я, с тех пор как судьба столкнула меня с Тальви, постоянно хожу по их следам — святого Хамдира, святого Эадварда, безымянного хрониста? В какое озеро тьмы заглянули они — герой, порожденный буйным воображением карнионских поэтов, просветитель эрдов и злоязычный еретик прошлого века — и что они там увидели? Мне не узнать, пока я не прочту записей. А я их прочту.
Три линии. Три. Союз мужчины и женщины, побеждающий зло. Заумные слова, которые могут означать что угодно. Правая и левая линии. И средняя, без которой они теряют свое значение.
Неужели весь смысл только в этом?
Наверное, не весь, но та его частица, которая для меня важнее всего.
Вдруг мне почудилось, что я все же теряю власть над собой и если я не проваливаюсь в видения, то взамен слышу голоса. Я резко захлопнула альбом. Но голоса не исчезли. Они раздавались словно бы снизу, из-под ног, и звучали слаженно, но глухо, как это иногда бывает в сновидениях. Прислушавшись, я с трудом разобрала:
— Veni, pater pauperum, Veni, dator munerum, Veni, lumen cordium.
Это был кант « Veni, Sancte Spiritus». Стало быть, чернецы опять собрались в церкви. Бедные! Сколько же раз им приходится подыматься за ночь и каково это сейчас, едва успевши пригреться в теплой постели, пусть она даже жесткая и неудобная, снова выбираться в промозглый холод? Искаженные дальностью, отразившись от каменных перекрытий, слова о «вечной радости» звучали зловеще. Я привычно попыталась на слух определить расстояние. И совсем слабо до меня долетело:
— Lauda anima mea Domine, laudabo Dominum in vita mea.
Я бы тоже восхвалила Господа всей душою, если б осмелилась. Я совершила сегодня слишком много, чтоб у меня на это поворачивался язык. Довольно уж и того, что у меня хватает наглости пожалеть монахов, которых сама же и обкрадываю. Бог с вами, чернецы. Да уподобитесь вы добрым жнецам из Святого Писания, что оставляют спелые колосья на сжатой полосе, чтобы их могли подобрать бездомные себе на пропитание. И с чистым сердцем выпевайте свое «аллилуйя». Только поспешите, потому как мне еще обратно лезть…
А собственно, почему я должна возвращаться так же, как явилась? Столько раз повторив, что это не Тайная палата, пора бы уже в это поверить. Сейчас проверим, как выглядит здешняя дверь… Я встала, машинально одернув юбку, которая так и оставалась подоткнутой все это время, засунула альбом в котомку и двинулась вдоль стены. Дверь здесь тоже оказалась на задвижке. Я даже была несколько разочарована столь малыми предосторожностями, предохранявшими помещение от взлома. А зачем, если вдуматься, они здесь нужны? В наше время монахам следует опасаться не любопытных сверх меры послушников, коим неймется заглянуть в запретные манускрипты, и даже не воров— святотатцев, охотников за раритетами, но шаек грабителей и мародеров. А им никакие замки и запоры не преграда. От них спасут только надежные каменные стены да солдаты с мушкетами. Вот стены монахи и укрепляют. И стражу к себе пустили.
Пока монахи завершали свое « Hosanna in excelsis», я быстро изничтожала следы своего пребывания. Заперла ставню и окно, даже умудрилась вставить выдавленное стекло на прежнее место. Завтра, если кому-то вздумается вновь открывать окно, что при такой погоде сомнительно, от толчка стекло опять вылетит, однако вряд ли кто угадает истинную причину. Потом вернулась к двери. Рядом с ней располагался пюпитр. На нем — стопка чистой бумаги, принадлежности
Голоса внизу смолкли. Темная вереница иноков, должно быть, пересекает двор. Когда я перейду из пристройки в церковь, они уже скроются.
Коридор был невелик и просторен, зато винтовая лестница, что вела вниз,
— крутая и узкая, с такими высокими ступенями, что впору было вновь подтыкать юбку. И вновь жалеть монахов — как они здесь в рясах не спотыкаются? Неужели подолы подбирают, как женщины? Решительно, ходить по этой лестнице каждый день можно только от великой любви к знаниям. Я сама умудрилась оступиться и удержалась, упершись растопыренными руками в стены, отчего меня бросило в жар. Навернуться на крутых ступеньках после того, как благополучно одолела подъем по стене, — это было бы верхом нелепицы.
Завершив спуск, я оказалась в коридоре со сводчатым потолком. Не прошла я по нему и двадцати шагов, как обнаружила, что переход разветвляется. Этого следовало ожидать. Разные ходы вели в главный неф и в боковые, где-то здесь должны были иметься лестницы вверх, на хоры, — еще днем я заметила, что они здесь не только с восточной, но и, западной стороны, — и вниз, в крипту (вот еще одно славное воспоминание)… и еще коридоры в сакристию… и в сокровищницу, наверное…
Внезапно в одной из галерей мелькнул огонек. И стал приближаться. Сердце у меня екнуло. Слишком уж хорошо все складывалось, обязательно что-то должно было случиться… Кто-то шел по коридору, прикрывая ладонью от сквозняка колеблющийся фитиль масляной лампы.
Я отступила за угол, сунув руку за пазуху. В ушах гнусненько зазвучало:
Ты не думай, сука, Много об себе. Я тебя прирежу И пойду гулять…
Неужели судьба моя такая — попадаться не из-за злонамеренности врагов, а на дурацких случайностях? Этого я допустить не могу…
Но Господь не допустил, чтобы я совершила в Его доме преступление, еще худшее, чем прежние. Человек с лампой не свернул в коридор, где пряталась я, и прошел мимо. Судя по походке, это был не старик. Скорее всего, монах, но в темноте любая длиннополая одежда могла сойти за рясу. И я так никогда и не узнала, кто это был: сторож, собрат-вор, грешный, либо, напротив, излишне благочестивый инок, молившийся в одиночестве после ухода братии, или просто человек, которого мучила бессонница?
Бог не только удержал мою руку от ненужного кровопролития, он отвел от меня опасное искушение. Кто знает, что бы стало с моими благими намерениями
— всем известно, куда они ведут, — если бы перед моими глазами оказались церковные ценности? Но чтобы не столкнуться с ночным бродягой вновь, я не вернулась в главный коридор, а пошла по тому, где скрывалась, и он привел меня в одну из капелл. Вероятно, оно и к лучшему. Если здесь в обычае шататься по церкви средь ночи, в главном нефе вполне мог оказаться еще кто-то из братии. В капелле же никого не было, а украшения ее — фрески и резьбу — в котомку не затолкаешь. Одно нехорошо. Главные врата монастырской церкви, как и положено, не запирались, а вот дверь капеллы была на замке. Тут мне впервые за долгое время пришлось извлекать свои инструменты. Но управилась я довольно быстро и вскорости уже была снаружи — там же, где пробегала несколько часов назад, с северной стороны. Как раз вовремя — звезды исчезли, и небо становилось из черного серым.