Золотая Горка
Шрифт:
4. СВЯТОЙ
Мы подходили к кладбищу, когда Белый сдвинул на левое ухо свою шляпку-канотье. Фиглярское положение шляпы на голове означало - опасность! филеры! Никогда Белый не отличался остротой зрения, и вдруг - пожалуйста, в последнюю минуту - прорезался оперативный инстинкт. Действительно, вдоль ограды прохаживался агент, я его тоже узнал. Типичный болван. Стало ясно, что план разваливается, теперь Антон за кладбищенскую калитку и ногой не ступит, тем более, что надо улицу переходить. Мы и последовали дальше, к мосту через Свислочь. Впереди шел Серж, наш гравер, мастер подделки гербовых документов, но совершенно бесполезная личность на улице, затем шел Белый, за ним в десяти шагах держался Антон, и замыкал группу я. По нашей стороне улицы тоже таскался филер. Это меня озадачило. Два филера параллельным курсом - это уже операция. Мы ступили на мост и увидели редкие звезды на черном зеркале воды, когда с кладбища донеслась перестрелка. Все наши буквально оцепенели. Я решил: "Уйдет!" Внезапно начали бить залпами. "Уходит!
– подумал я.
– Стараются уничтожить!"
Мы разбились на пары и поспешили
Он оказался последним. Кладбище ожило голосами и невнятными для нас распоряжениями. Меня подташнивало, такого исхода я не воображал. К воротам подкатили две коляски. Было видно, как городовые вынесли с кладбища чье-то тело и уложили на сиденье. Двое чинов стали на подножки, и извозчик помчал свой груз вниз по Захарьевской. Сразу же появилась другая четверка с раненым или мертвецом на руках. Зрелище своим обратным движением производило жутковатое впечатление - словно покойников возвращали с того света. В сгустившейся темноте различить кого несут городовые было невозможно. Слышались только их реплики, однако, содержательные.
– А этого гада куда?
– Куда! Куда! В морг!
Опять на подножки вскочило по филеру, и пролетка покатила вслед за первой.
Мы застыли в каком-то беспомощном молчании, как бывает после похорон. Следовало разойтись, но я ждал инициативных слов Антона. Было интересно узнать, в каком направлении движутся его мысли. Он думал о Скарге.
– Белый, - сказал он, - у тебя, вроде, знакомая сестра есть в больнице. Пусть узнает...
Тот пообещал разведать и напросился ночевать к Сержу. Нам с Антоном почти сразу попался поздний извозчик, который сам предложил услуги. Мы ехали молча. На Захарьевской возле синематографа я сошел. Напряжение прошедшего дня совершенно обессилило меня. Я брел, как старик, ноги подгибались, а все, что происходило днем, смешалось в кашу. Добравшись до своего подвала, я рухнул на топчан и мгновенно уснул. Начинало светать, когда я пробудился. На дворе, верно, уже стоял день, а светало в моем подвале, заглубленном в землю на три сажени. Мутный свет, проползавший сквозь небольшие оконца, высвечивал вопиющую убогость моей жизни. Убогость смысла и убогость заблуждений, которые привели меня в это кирпичное подземелье под низкий сводчатый потолок на самодельный топчан каторжной конструкции. И еще считается, что мне повезло: в подвал ведет отдельный вход, я обитаю в нем один, досчатая перегородка, оклеенная газетами, отделяет спальную часть от прихожей, от сеней. В подвале есть печь, в сенях хранятся дрова. Пол давно рассохся и скрипит, но все же это не земляной пол, а от мышей в каждом углу поставлена мышеловка. Возможно, так и должен существовать борец за царство свободы и светлое будущее. Пария. Ничто. Никто. Эсдеки любили петь, собираясь на сходки: "Кто был никем, тот станет всем!" Неплохо придумали: из грязи - в князи! Кто же откажется? Только партийными массами и боевыми дружинами из грязи в князи не ходят. Слава богу, что затхлая подвальная атмосфера лучше разрушает иллюзии, чем собственный, обустроенный дедом, домик, навроде того, на Немецкой улице, в котором живут Антон и его пес Ангел. Провести молодые годы в качестве рядового боевика - просто верх глупости. Нет уж, опротивело на побегушках: экспроприируем то, расклеим тут, попугаем этого, а того нашпигуем свинцом. Ради чего? Год назад я сообразил, что меня заразили мерзостью коллективизма и тупой верой в избранность партии. С какой стати мы воображаем, что нам суждено создать земной рай? Почему нам? Кем суждено? По какой это уважительной причине, жизнь не разотрет нас в порошок, как растерла до беспамятства миллионы бунтарей, если их сосчитать по столетиям? Чушь! Патология...
Я поднялся и сварил на спиртовке кофе. Раздражение мое оно не смягчило... Все мне не нравилось. Особенно злил вчерашний дурак-филер. Кругом царит глупость. Какой осел поставил его при ограде? Посадили бы за куст или, по крайней мере, спрятали за ограду; Антон спокойно пошел бы на встречу, не случилось бы перестрелки, и Скарга остался бы жив. Белый, конечно, тоже порядочная скотина. Спрашивается: откуда он мог узнать, что стреляли в Живинского? Он, что, присутствовал? Видел? Слышал? Кто ему сообщил? Сорока на хвосте? Так нет же, примчался к Сержу и ошарашил всех, как дубиной: убит или тяжело ранен жандармский ротмистр, на Захарьевской наряды полиции. Кто стрелял неизвестно. Но, надо думать, Скарга. Никто другой не способен. Ладно, пусть Скарга. Ну и что? Ну, стрелял, убил. Не ты. Не тебя. Значит, как требовалось. Зачем же преувеличения: "наряды полиции", "наряды полиции!". Прямо-таки десятки нарядов. Антон, разумеется, ухо навострил и повел при себе всю компанию для большей надежности внимания. Впрочем, оно, может, и к лучшему. Шли вчетвером, каждый на виду, не придраться.
Но и Скарга сам виноват, всегда любил бросаться под тарантас. Зачем было стрелять в Живинского за два часа до встречи? Не мог потерпеть. То же самое и в полночь несложно сделать. Хотя теракты сегодня - занятие пустое, себе во вред. Обыватель разлюбил перестрелки. Ему проще приспособиться к обстоятельствам и притерпеться к нужде. Христос терпел и
Условный стук в окно вернул меня в тусклую реальность наших обстоятельств. "Начинается, - подумал я.
– Сейчас призовут к деятельности. Осла выведут из стойла. Как это опротивело!"
Посетителем оказался Белый. "Скарга жив!" - выпалил он с порога.
Я не смог понять, радует его это или печалит.
– Он жив, - энергично повторил Белый, словно я оспаривал такую возможность.
– Два тяжелых ранения...
– Слава богу!
– откликнулся я.
– Антону сказал?
– Иду от него. Он будет ждать тебя в двенадцать в сквере.
– Он никого не ждет, - уточнил я.
– Он всегда опаздывает на три минуты. Это называется "золотое правило Антона".
– Опоздай ты, - предложил Белый.
– Кто тебе мешает.
– Попробую.
Мне хотелось расспросить о настроении Антона. "Заходи, - пригласил я.
– Кофе попьем". Белый решительно отказался: невозможно, вчера полдня не работал, хозяин рассчитает. Это было похоже на правду, но в связи с приглашением в сквер я допустил, что Антон решился на разрушительные меры и напичкал Белого недоверием.
Последовав совету Белого, я опоздал на пять минут и нашел Антона на скамейке у черного входа в театр. Держался он уверенно, но мне показалось, что энергичная поза стоит ему усилий. Следующую четверть часа мне пришлось слушать его монолог. Он начал рассказ с того, что ночью не мог уснуть, им овладела мучительная мысль: он стал Иудой. При нем расстреливали его друга, он не препятствовал, шел по улице, стоял в толпе, слушал выстрелы и при этом невольно вздрагивал от страха. Скарга погибал на месте свидания, оговоренном с ним, он сам определил время, именно в это время Скарга попал в засаду. Вечерней беды он совершенно не предполагал. Путь Скарги в Вильно был тщательно продуман. Сегодня он уже был бы там. Спустя два дня он, Святой, отвез бы на виленскую явку деньги. Все было ясно, план начинал осуществляться. Будь за Скаргой погоня, хвост, слежка, он не пришел бы на кладбище. Он пришел - значит, погони не было. Но засада ждала. Из этого факта неопровержимо вытекает, что единственная причина гибели Скарги измена среди своих. Скарга предан сознательно.
– Похоже на правду, - поддакнул я, но Антон не отреагировал на мою ремарку, он спешил к своей цели.
Раздумывая об известных ему передвижениях Скарги по городу, продолжал Антон, он понял, почему Скаргу не трогали, хоть легко, без перестрелки, без единого выстрела могли взять в любую минуту - ждали денег, распорядителя средств, курьера. Распорядителем был он, а в курьеры он определил меня. Но Скарга не имел обязательства приносить деньги. Он был должен назвать место хранения. Засада не имела смысла. Требовалась слежка. Скорее всего, перестрелка спровоцирована нападением на ротмистра. Скарга показался им чрезвычайно опасным. Они побоялись его отпустить. У них сдали нервы. Тем не менее, засада - действие спланированное. Она требует подготовки, координации, знания места и времени появления конкретного лица. Сообщить о нем полиции мог исключительно тот, кто знал, когда Скарга появится у костела. Знали же об этом четверо: он сам, Белый, гравер Серж и ты (это значит, я). Неприятно сознавать свое бессилие, когда неизвестная воля разрушает удачу, успех текущего дня. Противно, что даже не злая, а подлая. Весь многомесячный риск Скарги уничтожен донесением предателя. А равно и все наши конспиративные ухищрения превращаются в чепуху. Полицейские офицеры заходятся от хохота: хитрите, хитрецы, пробирайтесь подворотнями, протискивайтесь сквозь заборные щели, все равно каждое ваше слово будет подшито в досье. Из этого тезиса следует, что он обязан приостановить доверие своим товарищам, и все вместе обязаны выявить осведомителя. Для этого сообщения он и пригласил меня в сквер. Осведомитель должен быть изъят. Он должен получить заслуженное. То, что он отнял у Скарги, должно быть отнято у него. Четверо человек знали, что в девять часов Скарга придет на Золотогорское кладбище. Если они не идиоты, то каждый из них гадает, кто мог выдать товарища на смерть. Они размышляют о предателе, и предатель постарается правдоподобно искать предателя, и это поможет ему защищаться...