Золотая карта
Шрифт:
Нож он свой не успел выкинуть, улики были налицо, и прокурор вынес вердикт, определив по статье 102 «За умышленное убийство из хулиганских побуждений», лишение свободы сроком на 15 лет, вследствие чего осужденный Татаринцев был этапирован в одну из колымских тюрем.
Отсидев четверть срока из положенного, с Колымы он был этапирован в один из иркутских лагерей, «Краслаг», как именовался он в народе. Лагерь, куда определили Татаринцева по прозвищу Татарин, расположился недалеко от реки Уда и занимался обработкой и валкой леса. Первые годы пребывания в «Краслаге» Татаринцев ходил в промзону, где работал на пилораме. А позднее лагерное начальство, ничего плохого не заметив за этим «мужиком», выпустило его на делянку, переведя в бригаду Назара – худого длинного мужика лет сорока.
С зоны выводили в семь утра и, проверив по личным карточкам с фотографией осужденного, сажали в
– Эх, Татарин, хороший ты кореш, если открыл мне свою тайну. Но, прикинь, когда я освобожусь, мне будет уже за пятьдесят, бегать по сопкам силенок может не хватить. А ты думаешь, никто по вашему маршруту не прошел? – с какой-то детской надеждой, посмотрев на Татаринцева, спросил Кузя.
– Может, и прошел, но там участков было четыре. Сдается мне, хоть один да останется.
– А если нет?
– Да вряд ли, – закончил разговор Татаринцев.
Через три года после этого разговора Кузя освободился, Татаринцеву же оставалось досиживать полтора года. В течение этих полутора лет Кузя не забывал старого кореша, время от времени отправляя передачи или письмецо. Последнюю передачу Иван получил из Кемеровской области, где, судя по всему, собирался осесть Кузя. Освободившись по истечении срока, от звонка до звонка, Татаринцев перебрался в Усть-Неру. Старую общагу геологоразведочной экспедиции он нашел без труда, потому как за пятнадцать лет отлучки не забывал об этом. Спустившись в подвал, посветил там заранее купленным карманным фонариком и стал пробираться к тайнику. К нему, похоже, никто не прикасался. Пошарив руками, Иван выудил завернутый в целлофановый пакет сверток. Карта сохранилась прекрасно. Поднявшись из подвала, он отправился в местную столовку. Женщина, орудовавшая в посудомойке при входе, чем-то напоминала Марию, девчушку, когда-то влюбленную в Татаринцева. Для начала плотно поев, Татаринцев решил подойти к ней.
– Мария, – тихонько шепнул он.
Женщина вздрогнула и, повернувшись, устремила взгляд на незнакомца.
– Ваня, ты?
– Мария, – еще раз произнес он. – Узнала?
– С трудом, Ваня, с трудом. Из-за твоих игривых глаз только, – обрадовано сказала она. – Ты откуда?
– Давай, Мария, потом все. Я схожу в магазин. Посидим, вспомним прошлое, поговорим о настоящем, ну, как ты?
– Ладно, Вань, на тебе адресок мой, – она достала из кармана ручку и клочок бумаги, написала свои координаты. – Ты иди в магазин, а я сейчас закончу и поеду домой, приготовлю что-нибудь. До сих пор не верится… Ведь столько лет не виделись!
Вот так Иван Татаринцев, встретив старую знакомую, обрел свою будущую жену Марию Афанасьевну, в последующем Татаринцеву, со своим домом и дворовыми постройками на окраине Усть-Неры, лет восемь тому назад похоронившую прежнего мужа.
«Кукурузник» АН-2 с двенадцатью пассажирами на борту, проваливаясь в воздушных ямах, приближался к аэропорту Усть-Неры. Экипаж
Хозяин дома Иван Татаринцев встретил их с непонимающим взглядом, но, когда Олег протянул ему запечатанную в конверт «маляву», написанную дядей Колей, прищурив глаза, стал внимательно читать. «Здорово, кореш! Твое послание получил! И еще раз повторяю: я стар и здоровьем не богат. Какая тебе от меня помощь?! Посему подобрал себе замену из двух крепких “фуцанов”, которые тебе, надеюсь, очень пригодятся. “Фуцаны” должны быть надежные, я с ними кантовался месяца три в леспромхозе, где и проживаю доселе. Думаю, если не вытяните пустышку, за «рабсилу» меня еще отблагодаришь. Ну, ты сам присматривайся и решай, что с ними делать, подробностей они не знают»
– От Кузи, значит? – отрываясь от чтения, проговорил Татаринцев. – Ну что ж, «кенты» моего кореша – мои «кенты», заходите в избу. Марьюшка, накрой на стол, гости у нас с «материка». Да, и заначку пошмонай.
Женщина накрыла на стол, достала из заначки бутылку самогонки и, поняв, что разговор будет серьезный, незаметно исчезла.
– Как там Кузя, седеет помаленьку? – начал разговор издалека Татаринцев.
– Имеете в виду дядю Колю? – переспросил Олег.
– Его, горемычного, его. Кличка-то у него Кузя. Аль не знали? Ну да хай с ним! Так вы золотишком интересуетесь?
– Есть маленько.
– Маленько – это хорошо, а то другим не достанется. Имеете опыт намывки?
– Не приходилось нам артельничать, Палыч, – вмешался Фан, – но мы понятливые, смекнем, коли подскажешь, как.
– Время еще до выхода есть. Перекантуетесь в общаге, адресок дам. Снаряжение и паек я приготовлю.
Уходили в начале мая, как только земля чуток оттаяла, издавая весенний аромат. Нанесенный на карте маршрут Татаринцев так изучил, что мог обходиться и без нее. Несмотря на приличный возраст, он держался крепко, так что ребята, увешанные инвентарем и рюкзаками, еле успевали за ним. На исходе третьего дня прошли километров сто. Рюкзаки давили плечи, инвентарь – лопаты, топоры и сита – оттягивал руки вниз. Километров через пять показался зимник, где устроились на ночлег. Татаринцев вел «партнеров», заранее изменив маршрут. Знал, что два участка, отмеченные на карте, геологи во время его длительного отсутствия раскопали, и там сейчас после прохода бульдозеров и работы драги делать нечего. Два оставшихся находились километрах в тридцати друг от друга. На самый дальний и прицелился Татаринцев: «Начнем с него. Там надежды больше. Девяносто процентов точняк».
– Еще четыре дня попрыгаем по сопкам – и мы на месте, так что держись, братва, это вам не водку за столом хлебать, – подшучивал он над Олегом и Федькой, глядя на их «кислые» морды.
Через четыре дня, как и рассчитывал Татаринцев, дошли до места. Зимника здесь не было. На берегу Индигирки соорудили шалаш, накрыв его мхом. Палатку они не взяли, запаслись лишь самым необходимым: солью, спичками, чаем, сахаром, несколькими банками тушенки, хлебом в виде сухарей из расчета на шестьдесят дней, патронами, охотничьим ружьем, позаимствованным у знакомого Татаринцева, утварью для приготовления пищи и инвентарем для намывки золота. Остальное все нужно было добывать: рыбу, мясо, золото. Определив Федьку на добычу рыбы, а Олега – на приготовление сооружений для варки пищи, сам Татаринцев ушел поохотиться. Места здесь были безлюдные, разве что охотник якут мог забрести. Но поблизости, в радиусе пятидесяти километров, зимников не наблюдалось, а якуты, прежде чем охотиться, строили зимники, в шалашах да палатках от медведей, изредка заглядывающих в гости, не спасешься.
Стоило Татаринцеву чуть отойти от лагеря, как из кустов выскочил заяц. Вскинув ружье, он выстрелил. Заяц подпрыгнул и повалился набок. Он перерезал ему горло, положил в целлофановый пакет и бросил в рюкзак. По его расчетам, карабин Стрельцова, запрятанный лет шестнадцать назад, находился километрах в четырех от их базы. Пройдя эти четыре километра, Татаринцев нашел знакомую ель со своей зарубкой и раскопал хорошо завернутый карабин. Карабин слегка проржавел, но механизм его работал отлично. Заслав один патрон в патронник, он выстрелил в дерево, стоящее метрах в ста от ели. «Хорошо сохранился, ничего не скажешь, и прицел не сбит», – подумал он, подойдя к дереву, где красовалась дырочка от пули.