Золотая Кастилия (сборник)
Шрифт:
— Тогда мы сумеем снарядить целый флот, — небрежно сказал Морган.
— Да, брат, — просто ответил Монбар, — целый флот, в котором, если пожелаете, вы будете вице-адмиралом.
— Еще бы! Разумеется, я желаю этого! — вскричал Морган.
— Итак, решено, — сказал Монбар, пожимая ему руку. — Только, братья, — продолжал он, — так как нас окружает измена и испанские шпионы не дремлют, я требую полного доверия с вашей стороны. Я прошу вашего позволения сохранять свои планы в тайне до тех пор, пока не настанет час открыть их вам, и тогда, будьте спокойны, вас ослепит величие задуманного мной предприятия. Вы согласны?
— Согласны, —
Монбар был искренне рад услышать подобный ответ, ведь он еще раз доказывал ему, как велика была его власть над флибустьерами.
— Я прибавлю, — сказал тогда д'Ожерон, — что Монбар посвятил меня в свои планы и я одобряю их до такой степени, что если бы мое положение не вынуждало меня оставаться здесь, я счел бы за величайшую честь участвовать в них лично.
Флибустьерам не требовалось уверений губернатора. Они и так не сомневались в том, что дело, предлагаемое им Монбаром, являлось превосходным с двух точек зрения: мщения и выгоды. Тем не менее одобрение человека, которого все они уважали и которого знали в деле, еще увеличило, если только это возможно, их энтузиазм и утвердило их решимость без колебаний следовать за знаменитым флибустьером.
— Послушайте меня, братья, — произнес Монбар, — теперь приступим, так сказать, к материальной части нашей экспедиции.
Внимание удвоилось.
— Граф д'Ожерон, — продолжал Монбар, — отдал в мое распоряжение семь кораблей. Все корабли будут снаряжены здесь. Командовать ими будут Тихий Ветерок, Мигель Баск, Олоне, кавалер де Граммон, Дрейк, Польтэ и Питриан. Над другими семью судами, которые мы приобретем в Леогане и Пор-Марго, возьмут командование Пьер Легран, Филипп д'Ожерон, Давид, Пьер Пикар, Бартелеми и Рок Бразилец. Морган будет вице-адмиралом флота и поднимет свой флаг на самом сильном корабле. Чтобы не тревожить шпионов понапрасну, суда будут снаряжаться тайно или в Гонаиве, или в Леогане, или на острове Гонав. По мере того как корабль будет снаряжен, он выйдет в море и станет дожидаться других судов в том месте, которое я назову, — я думаю, что раз мысль об этой экспедиции принадлежит мне, то по справедливости и командование должно быть предоставлено мне.
— Это справедливо, — вставил д'Ожерон, который никогда не упускал случая лишний раз продемонстрировать свою власть, — и именем короля, вашего и моего повелителя, я утверждаю назначение, сделанное вами, Монбар. Я буду иметь честь раздать вашим офицерам и вам самому жалованные грамоты, которые мой повелитель дал мне право раздавать.
Флибустьеры горячо поблагодарили губернатора за эту милость, без которой им было бы так легко обойтись и которая нисколько не облегчила бы их задачи. Но в каком бы положении ни находились люди, они всегда будут одинаковы, и пергамент, выдаваемый от имени государя, имеет большую цену в их глазах.
Д'Ожерон, в душе довольный тем, как было принято его предложение, сделал знак Монбару продолжать.
— Особенно, — сказал тот, — избегайте неосторожности со стороны вашей команды. Для этого, мне кажется, будет благоразумнее производить вербовку на кораблях. Как только матрос будет нанят, его следует удержать на корабле и не пускать на берег.
— Сколько людей требуется вербовать на каждый корабль? — спросил Морган.
— От полутора до двух сотен.
— Черт побери! — воскликнул Пьер Легран. — Стало быть, у нас будет целая армия?
— Да. Вероятно, нам придется высадиться на берег; поэтому, как только
— Э-э! — сказал Рок Бразилец. — Тысяча сто человек для высадки на берег! Стало быть, мы хотим возобновить подвиг Кортеса и завоевать Мексику?
— Может быть, — улыбаясь, сказал Монбар.
— Это мне очень даже нравится! А вам, братья? — спросил Рок.
— Отличное дело может выгореть, — ответил Польтэ.
— Премилый человек этот Монбар, — заметил кавалер де Граммон. — С ним приятно иметь дело; у него всегда в запасе какой-нибудь приятный сюрприз.
— Хочу напомнить вам, братья, еще вот о чем: не забудьте потребовать от ваших матросов, когда станете их вербовать, чтобы их оружие было в полном порядке и порох хорош.
— Это уж мое дело, — сказал Морган, — об этом я позабочусь.
— Ну что же, братья, теперь между нами все сказано; полагаюсь на ваше усердие и вашу ловкость. Чем скорее мы отправимся, тем будет лучше для нас.
— Сколько времени вы даете нам для необходимых приготовлений?
— Неделю, больше вам не нужно.
— Через неделю мы будем готовы.
— Мне остается только сказать вам, братья, что у людей, не посвященных в наши планы, должно создаться полное впечатление, будто я не принимаю никакого участия в подготовке этой экспедиции — это нужно для того, чтобы лучше обмануть шпионов; только Морган, Филипп и Тихий Ветерок будут время от времени видеться со мной и уведомлять о том, что вам удалось сделать. Теперь прощайте, братья, я ухожу, пора кончать заседание. Выйдем один за другим и разойдемся в разные стороны.
— Не забудьте о ваших жалованных грамотах, господа, — прибавил губернатор, — послезавтра вы сможете их получить.
Монбар вышел, его примеру последовали другие флибустьеры, и д'Ожерон остался один.
— Какие дела можно было бы свершить с этими людьми, если бы только суметь их укротить! — прошептал он. — Ей-Богу, как ни тяжела эта обязанность, я сделаю все и с Божьей помощью все же надеюсь преуспеть.
XV
Маркиз дон Санчо Пеннафлор
Прошло несколько дней. Ни дон Гусман, ни Бирбомоно не показывались в Пор-де-Пе. Монбар решительно не знал, чему приписать столь продолжительное их отсутствие; его терзало смутное беспокойство. Когда он встречался со своей хозяйкой, то отворачивался, стараясь не замечать ее бледного лица и лихорадочно горевших глаз, которые устремлялись на него с выражением безропотной горести, невольно трогавшей его сердце. Мало-помалу он начинал чувствовать, как в сердце его ненависть сменялась состраданием. Он опасался, что не сможет дольше сдерживать страшной клятвы, произнесенной им. Несмотря на все усилия пробудить в своей душе справедливый гнев, он вынужден был сознаться, что тройная броня, которой было защищено его сердце, больше не могла поддерживать его в продолжительной борьбе против этой женщины, которую он любил так сильно, что эта любовь, разбив его жизнь, сделала несчастной и ее. Все говорило в ее пользу в сердце грозного флибустьера: ее продолжительное раскаяние, ее благородное самоотвержение, ее безмолвная покорность, даже ее смиренная и боязливая нежность, которая каждую минуту выказывалась в заботах, которыми она окружала его без его ведома, оставаясь почти невидимой.