Золотая Кастилия (сборник)
Шрифт:
Словом, дон Санчо, следуя семейным традициям, всегда смотрел вверх, а не вниз, поддерживал равных, но ставил непреодолимую преграду высокомерия и пренебрежения между собой и теми, кто был ниже его.
Однако, может быть, без его ведома — мы не хотим поставить этого ему в заслугу — среди холодной атмосферы, в которой он вынужден был жить, в его сердце пробралось нежное чувство и иногда угрожало уничтожить все плоды семейного воспитания.
Чувство это было не чем иным, как дружбой, которую он испытывал к своей сестре, дружбой, которая могла быть принята за обожание, до того она была преданна, почтительна
— Ну! — вскричал он, с отчаянием бросаясь в свое кресло. — Я думал, что проведу здесь несколько приятных дней, а вместо этого мне придется слушать жалобы Клары и утешать ее. Черт бы побрал всех несчастных! Они все точно нарочно преследуют меня, нарушая мое спокойствие.
Через три четверти часа негритянка-невольница пришла сказать ему, что донна Клара пришла в себя, но чувствует себя слабой и разбитой и просит извинения, что не может видеть его в этот вечер. Молодой человек в душе был доволен свободой, которую давала ему сестра и которая избавляла его от необходимости возобновлять неприятный разговор.
— Хорошо, — сказал он невольнице, — кланяйся госпоже и вели подать мне ужинать. Попроси также ко мне мажордома, мне нужно с ним поговорить.
Невольница вышла, оставив его одного. Тогда граф откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и погрузился в ту дремоту, которая не может называться ни сном, ни бдением, во время которой душа как будто блуждает в неведомых далях, — испанцы называют это состояние сиестой. Пока он находился в этом состоянии, невольники осторожно накрывали на стол, опасаясь разбудить его, выставляя отборные кушанья. Скоро запах блюд, поставленных перед ним, вернул молодого человека к действительности. Он приподнялся и, подойдя к креслу, сел за стол.
— Почему не идет мажордом? — спросил он. — Разве ему не передали мою просьбу?
— Передали, ваше сиятельство, но в данный момент мажордом отсутствует, — почтительно ответил один из невольников.
— Отсутствует? По какой причине?
— Он каждый вечер обходит весь дом… Но он скоро вернется; если ваше сиятельство соблаговолит немного подождать, вы скоро его увидите.
— Хорошо, хотя я не понимаю, для чего ему осматривать дом… Ведь здесь нет хищных зверей?
— Слава Богу, нет, ваше сиятельство.
— Так к чему же эти предосторожности?
— Эти предосторожности принимаются против негодяев, ваше сиятельство.
— Да что же это за негодяи?! — вскричал граф, подпрыгнув на стуле. — Видно, все здесь сговорились мистифицировать меня, прости Господи!
В эту минуту послышался звон шпор.
— Вон идет мажордом, ваше сиятельство, — почтительно заметил один из негров.
— Наконец-то! Пусть войдет!
Бирбомоно вошел, снял шляпу, почтительно поклонился и выжидательно уставился на графа.
— Я жду вас уже больше часа, — произнес молодой человек.
— Очень
— Знаю, знаю… Вы обедали?
— Нет еще, ваше сиятельство.
— Ну так садитесь напротив меня.
Мажордом, знавший надменный характер графа, колебался, не понимая такого снисхождения с его стороны.
— Садитесь же, — нетерпеливо продолжал молодой человек. — Мы не в городе — следовательно, к черту эти обычаи; кроме того, я хочу поговорить с вами.
Мажордом поклонился и занял, не отнекиваясь более, указанное ему место. Ужин был непродолжителен. Граф ел, не произнося ни слова. Когда ужин кончился, он отодвинул тарелку, выпил по испанскому обычаю стакан воды, закурил сигару и угостил мажордома.
— Курите, я разрешаю, — сказал он.
Бирбомоно принял это позволение графа с признательностью, но в душе, все больше удивляясь, спрашивал себя, по какой такой важной причине молодой господин был так любезен. Когда убрали со стола и невольники ушли, затворив двери, граф и управляющий остались одни. Ночь была великолепна, воздух необыкновенно прозрачен, мириады звезд сияли на небе; приятный теплый воздух вливался в окна, нарочно оставленные широко отворенными; глубокая тишина царила в окрестностях, и с того места, где сидели оба собеседника, был виден мрачно чернеющий вдалеке лес.
— Теперь, — произнес граф, выпуская синеватый дымок, — поговорим.
— Поговорим, ваше сиятельство, — откликнулся мажордом.
— Я должен многое у вас спросить, Бирбомоно… Вы знаете меня, не так ли? Вы знаете, что я всегда исполняю свои обещания и угрозы.
— Знаю, ваше сиятельство.
— Хорошо, я приступаю к делу без дальнейших предисловий. Я должен получить от вас очень важные сведения. Отвечать на мои вопросы — не значит изменять вашей госпоже, которая приходится мне сестрой и которую я люблю больше всего на свете. Напротив, может быть, вы окажете ей косвенную услугу. Кроме того, то, что вы мне не скажете, я узнаю от других, а вы в таком случае лишитесь моего доверия… Вы меня понимаете, я полагаю?
— Вполне, ваше сиятельство.
— И что вы на это скажете?
— Ваше сиятельство, я предан душой и телом вашей фамилии, и, следовательно, мой долг — отвечать на все вопросы, с которыми вы соизволите ко мне обратиться, в убеждении, что расспрашивая меня, у вас нет другой причины, кроме желания угодить моей госпоже.
— Лучше рассуждать нельзя, Бирбомоно; я всегда говорил, что вы человек умный. Ваш ответ доказывает мне, что я не ошибся… Начнем по порядку; во-первых, скажите мне, что произошло между моей сестрой и ее мужем перед ее приездом сюда и какие причины заставили ее уехать из Санто-Доминго?
— Вы знаете, ваше сиятельство, графа де Безар-Суза, мужа вашей сестры и моего господина. Этот вельможа не очень разговорчив по своему характеру, но добр и искренне привязан к своей жене. Он исполняет каждое ее желание и дает возможность жить, как она захочет, никогда не позволяя себе ни малейшего замечания на этот счет. На Эспаньоле графиня жила в полном уединении, постоянно удаляясь в свои комнаты, куда входили только ее горничная, духовник и доктор. Граф посещал ее каждое утро и каждый вечер, оставался с ней около получаса, разговаривал о посторонних предметах, после чего уходил.