Золотая кровь

Шепард Люциус

– В случае успеха ты заручишься огромным влиянием на Патриарха и тех, к кому он прислушивается. Я о таком мог бы только мечтать. Может быть, это станет событием, которое склонит общественное мнение на нашу сторону, добавит недостающий голос к хору здравого смысла, и мы сможем направлять действия Семьи, к вящему ее благоденствию и укреплению могущества. Итак, – он развернулся на каблуках, – что сделано, то сделано. Но позволь мне заверить тебя, друг мой, – ты не один. Твое падение будет и моим падением. Я не стал бы рисковать твоим бессмертием, не разделив опасность с тобой.

Отдавая теперь себе отчет во всех страшных ловушках, подстерегающих его в этом деле, Бехайм почувствовал себя опутанным по рукам и ногам, его охватила слабость.

– Постараюсь оправдать ваше доверие, – сказал он, но сам услышал всю фальшь своих слов и добавил

дрожащим голосом: – С трудом представляю себе, с чего начинать.

Он встал и потер пальцем щеку.

– Подозреваемых – тьма, всех за пару дней не допросишь.

– Ну, их круг можно сузить, – сказал Агенор. – Во-первых, сегодня вечером я заключил некий союз, – думаю, совсем скоро это окажется нам полезным. Кроме того, я позволил себе отправить слуг к каждому члену Семьи и поручил им поставлять тебе сведения об их передвижениях. Некоторые, вероятно, откажутся отвечать из высокомерия, другие скорее солгут, чем согласятся скомпрометировать близких. Но при всем нашем могуществе мы существа весьма предсказуемые, и я верю, что кое-кто из моих родственников удивит меня своей откровенностью. Большинство подозреваемых мы сможем исключить одним махом.

– Даже если нам это удастся, даже если под подозрением у нас останется, скажем, всего десять человек, найти среди них виновного – непосильный труд. В лучшем случае мы можем надеяться обнаружить улики на теле или рядом с ним.

– Тогда идем немедля на место преступления.

– Мой господин, при всем моем уважении и притом, что я весьма высоко ценю ваше содействие и, несомненно, буду обращаться к вам за помощью в ходе расследования, я предпочел бы, чтобы во время работы никто не заглядывал мне через плечо. Тогда я сумею лучше сосредоточиться.

Агенор наклонил голову.

– Ну что ж. Но я настаиваю – держи меня в курсе... ради твоей и моей безопасности.

– Постараюсь...

– Нет, Мишель, ты будешь мне обо всем сообщать! Это приказ.

Хотя в голосе старика прозвучала лишь строгость, Бехайм мог бы поклясться, что в его глазах мелькнуло отчаяние и чуть ли не мольба, и это вконец смутило его – никогда еще Агенор так не давал волю чувствам, даже когда нападали на него лично.

– Если вы недоговорили, – сказал Бехайм, – теперь я вправе попросить вас выложить все.

Аристократическое лицо Агенора напряглось от гнева – но лишь на миг, вслед за тем кожа на его черепе обвисла, свидетельствуя о долгих годах его неестественной жизни. Ввалившимися глазами он уставился на Бехайма, словно не понимая, чего от него хотят. Наконец он повторил:

– Я совершил нечто.

Бехайм ждал продолжения, но его не последовало.

– Ну же! Вы совершили нечто, и...

Голова Агенора дернулась, он моргнул, глядя на Бехайма, как будто только сейчас осознал, что тот рядом.

– Союз, о котором я упомянул... Я посчитал его необходимым, чтобы дать тебе некоторое преимущество, но у меня нет уверенности – поможет он тебе в конечном счете или помешает. – Он устало вздохнул. – Время покажет.

– И что же это за союз?

– Мне не хотелось бы говорить об этом сейчас.

Бехайм знал – настаивать бесполезно.

– Прошу предоставить в мое распоряжение нескольких слуг, – сказал он немного погодя. – Разумеется, мне будет помогать Жизель, но, принимая во внимание масштабы расследования, понадобится дополнительное содействие.

– Как тебе будет угодно.

Бехайм встал, все еще ощущая некоторую слабость в коленях, но уже чувствуя, как возвращается знакомое по парижской жизни предвкушение охоты.

– Помни о том, что поставлено на карту, – сказал Агенор. – Что бы ты ни узнал, какими бы высокими связями ни обладали виновные, ты должен неколебимо сохранять свою решимость довести истину до сведения Патриарха.

– Я сделаю все, чтобы не обмануть ваших ожиданий.

– Моих ожиданий ты обмануть не можешь, – сказал Агенор, обеими руками стиснув правую руку Бехайма и испытующе вглядываясь ему в лицо. – Они уже обмануты. Я больше не наперсник Патриарха. Я для него – старый дурак, писака, Кассандра, несущая бред о будущем. Но ты, Мишель, сможешь с лихвой компенсировать мои неудачи. В твоих силах возжечь победу из пепла моего поражения. Не обманись сам. Вот мое тебе наставление.

ГЛАВА 4

Нагое тело несчастной Золотистой лежало на вершине восточной башни замка Банат. Опущенные веки примерзли к глазам девушки, почерневшие камни рядом

с ней были покрыты потрескавшейся красной глазурью. Агенор сказал «изувечена», но Бехайм не ожидал увидеть ран, нанесенных с таким зверством. На шее сбоку была рваная дыра такой величины, что в нее вошел бы кулак, такая же рана зияла на животе. Раны меньших размеров, но не менее страшные покрывали ее лицо, груди и бедра. Тело сковало морозом, но Бехайм заметил уже появившийся мертвенно-бледный оттенок и признаки окоченения – это означало, что убийство, видимо, было совершено в предутренние часы прошлой ночи – тогда было довольно тепло, и началось разложение. И все же его удивило, что процесс не зашел дальше. Очевидно, днем было кратковременное похолодание, замедлившее его, решил он. Но даже если и так, это не объясняет столь малую степень распада. Может быть, перед самым рассветом ненадолго потеплело, а потом, при первых лучах солнца, подморозило. Версия вполне вероятная, хотя вряд ли ее докажешь, ведь, скорее всего, никто из слуг не отважился выбраться наружу днем, так как все они в это время ни на шаг не отходили от своих хозяев, охраняя их от предательства.

Восковые кисти рук девушки скрючились клешнями, открытый рот застыл в немом крике. Ни следа не осталось от ее свежести и красоты, лишь блеск белокурых волос и едва уловимый, мучительный запах крови, поднимавшийся от пятен, покрывавших камни башни. Тот, кто это сделал, должен был просто выкупаться в крови, подумал Бехайм. Несмотря на предположение Агенора об участии в преступлении нескольких лиц, Бехайм считал, что убийца действовал в одиночку. Для столь необузданного насилия требовалось уединение, как при половом акте, тут просматривалось злодеяние, совершенное с крайней скрытностью. Ему ни разу не встречались убийцы, действовавшие в сговоре, которые до такой степени потеряли бы контроль над собой, – они устыдились бы сообщников.

Закрыв глаза, он напряг все способности ума, позволившего ему, среди прочего, стремительно взлететь по служебной лестнице в парижской полиции, и слился с минувшим, впитывая все намеки, мельчайшие улики и свойства атмосферы, дабы войти в шкуру убийцы, в состояние его сознания и увидеть, как он убивал, вернуться к моменту преступления на этой башне, такой, какой она была прошлым утром. На востоке, над насыпными холмами, окружавшими замок, нависла распухшая желтая луна. Она освещает непроходимую чащобу, приземистые дубы с карликовыми ветвями, наполняя овраги глубокими озерами тени. Тишина, ветер. Со скрипом открывается дверь, ведущая на площадку башни, появляется темный мужской силуэт – а может быть, не мужской? На миг Бехайму как будто открылось, что такая жажда, как у этого убийцы, могла пробудиться только в мужчине, эдакое мускулистое безумие. Но нет, мелькнуло что-то еще, какая-то утонченность движений, колебания, и его подозрения метнулись в другую сторону. Все же условно, для построения гипотезы, он решил считать убийцу мужчиной. Высоким. Высокий мужчина выводит девушку на башню. Зябко. Ее светлые волосы чуть треплет ветерок. Тонкая ночная сорочка облепила груди, живот, длинные бедра. Лицо ее неподвижно, она ступает, как лунатик. Послушная силе взгляда, который вперил в нее вампир, она не чувствует холода. Убийца поворачивает девушку лицом к себе, наклоняется к ее шее и впивается. Она роняет голову набок, из-под ее полуопущенных век видны полумесяцы белков. Проходит немало времени, прежде чем вампир отрывается от нее, с его губ падают темно-красные капли, одной рукой он поддерживает девушку. Вкус крови вскружил ему голову. Никогда еще не было в его жизни такого сводящего с ума аромата, никогда не возгорался он таким исступленным восторгом. Ему не остановиться, он припадает к ней снова, и скоро упоение перерастает в свирепую звериную жажду, пир первобытного существа. Как будто в его сознании отверзлась дыра – скважина, из которой хлынул поток диких, низких желаний. И вот он уже не пьет – он рвет нежную плоть клыками, продираясь к источнику жгучего наслаждения, истребляющего остатки его здравого смысла, пожирающего его душу, и теперь ему хочется лишь одного – вгрызаться, терзать, раздирать ее, пока не доберется до самой артерии, чтобы прижаться к ней губами и высосать ее содержимое, такое прелестное. Девушка падает, он покрывает ее собой – черный, сгорбившийся, пиявкой прилипший к ее бьющемуся в судорогах телу. Потом он вспарывает ей живот, щеку, кромсает уже без всякой цели, не разбирая частей тела, сдирая оболочки тканей, прячущие под собой красный жидкий наркотик. Потом...