Золотая паутина
Шрифт:
Гонтарь резко тормознул, объезжая громадную, во всю проезжую часть лужу, машину занесло на обочине, развернуло.
— Давай постоим. Не дороги в Придонске, а одно наказание. Эх, прокатиться бы на этой машине по американским дорогам! Или по западногерманским, по автобанам. Мечта!
Гонтарь выбрал место посуше, у какого-то мрачного серого дома, заглушил мотор. Дождь усилился, кривые струи бороздили по стеклам машины, улица и дома виделись через них размыто, мутно. Торопливо вышагивали нахохлившиеся фигуры пешеходов, проскакивали, брызгая грязью, машины.
— Армию нашу возьми, —
Рябченко помолчал, растерянный. Слишком много услышал он такого, о чем и не задумывался никогда. Служил и служил. Все, что можно было из части утащить, — тащил. Хотел себе лучшую жизнь создать — создал, женился на Валентине Долматовой. Теперь все у него есть и всем он доволен. Зачем этот человек мутит ему душу? Чего еще хочет от него? Он и так много получает от них с Валентиной. Теперь еще про оружие толкует…
— Никакого оружия я в своей части воровать не буду, — твердо и зло оказал Анатолий. — Хоть убейте.
— Ты и на этот раз не подумал, Толик, — возразил Гонтарь. — Ляпнул «нет» и думаешь, все на этом, точка. Ошибаешься. Я, вообще-то, ценю и уважаю прямых и бесхитростных людей. С тобой легко: ты мне понятен. Но и ты должен теперь понимать ситуацию, Вы с Валентиной Васильевной у меня на ба-альшом крючке, и сорваться с него просто невозможно. Я вас не выпущу из рук, родной ты мой, не выпущу. Вы мне с Валентиной нужны, не скрою, очень нужны, И ты сделаешь все, что я тебе скажу, А брыкаться станешь — завтра же анонимный звонок ментам, звон серебряных «браслетов» на руках, суд… Но зачем эти крайности, Толик?! К чему? Я с удовольствием этого и не сделаю, что же я, вурдалак какой! Но не вынуждай ты меня, прошу!
В забрызганном грязью «мерседесе» долго молчали. Гонтарь не торопил поникшего прапорщика с ответом, а Рябченко напряженно, лихорадочно думал! как ему половчее выбраться из этой ловушки? На что согласиться, а от чего отказаться? Шутка Сказать — украсть со своего склада оружие! Это же трибунал!
— За автоматы… если пропадет что… Да ну, и говорить не стоит, С меня же спросят, я ответственный.
— С тебя не спросят, Толик. Такие вещи с умом надо делать, чтобы комар носа не подточил, Пусть с других спрашивают, а ты будешь в стороне.
— Как это? Выносить-то мне?
— Ни в коем случае, ты с ума сошел! Все сделают другие люди. А ты только малость поможешь им.
Рябченко снова надолго задумался. Спросил наконец!
— Ну, а что я должен делать?
— Во-первых, нарисуешь мне схему расположения зданий, все подробно, в деталях. Заборы, КПП, штаб, казарму, маршруты часовых, караульные помещения — Все! Подробно — схему твоего склада: где что лежит, где двери, окна, какие запоры… Понял?
— Да запоры надежные, не открыть. К тому же — часовые. Замки и пломбы у меня караул принимает.
— Замки пусть проверяет. Меня интересуют стены, окна. Те, что выходят на Вторую Лесную.
— Я вижу, вы все уже у нас обглядели,
— Ну, все не все… — Гонтарь протер тряпицей запотевшее стекло. — Часовые ходят с этой стороны склада?
— Нет. Впрочем, не знаю. Кажется, нет.
— Узнай. Так, между прочим. Спроси какого-нибудь солдатика: «Как охраняешь мой склад? Смотри, старайся…» Ну, чего-нибудь в этом духе. Только легче, с улыбочкой, чтобы не запомнилось солдату, чтобы офицеру не донес. У Штирлица учись. Понял?
— Чего не понять.
— Внутри там, в складе, все подготовишь. Автоматы в чем у тебя лежат?
— В ящиках.
— Ящик один открой.
— Я их опечатываю, проверяют…
— Ну и опечатай, соплю эту пластилиновую повесь. Теперь главное — решетки на окнах. Как они прикреплены к оконному блоку?
— Гвоздями, наверное, прибиты, я не помню.
— Гвозди, или что там, костыли, отогни. С решетками никаких проблем у нас не должно быть. Время у парней будет ограничено. Минуты на операцию, не больше. В этом залог успеха.
Рябченко колотила нервная дрожь. Он механически, как заводная кукла, кивал, соглашался теперь со всем, что говорил ему Гонтарь.
Тот заметил это, протянул руку за сиденье, где стоял у него портфель, выхватил бутылку водки, свинтил рывком пробку, подал прапорщику:
— На-ка, Толик, хлебни. Я вижу, морозит тебя. Ничего, согреешься. Я бы тоже не отказался, но — за рулем.
Он смотрел, как Рябченко, запрокинув голову, пил, как судорожно дергался вверх-вниз острый кадык.
«Трус, но дело сделает», — холодно рассудил Гонтарь.
— Валентине можпо сказать? — спросил потом Рябченко, вытирая ладонью губы, почти враз захмелев.
— Нет, думаю, женщин в такие дела не надо посвящать, — рассуждал Гонтарь, наперед зная, что прапорщик не удержится, скажет — слишком тяжело ему будет носить эту ношу молчания. Но о последствиях он не беспокоился: знал и то, что Долматова будет молчать, это в ее интересах.
Гонтарь запустил мотор, включил радиоприемник, тронул «мерседес» с места, выруливая на асфальт. Сумрачный нынешний вечер ему нравился, солнце в таких серьезных переговорах вроде бы и ни к чему, не до солнца сейчас, пусть льет дождь и киснет на дорогах грязь, все это соответствует настроению, гнетет. Может быть, потому и с прапорщиком легче было разговаривать, мужика он конечно раздавил, принудил, но зачем жалеть рабочую эту скотинку?! Взялся за серьезное дело, бизнес, — плати. Таких нужно держать в ежовых рукавицах, дисциплина и послушание для военного человека — естественное состояние, это нужно учитывать. А душевные переживания — чушь, это пусть он своей Валентине плачется…
— Когда… нужно-то? — спросил Рябченко безвольно уже, пьяно покачиваясь на сиденье.
— Чем быстрее, тем лучше. Но в то же время не спеши, не порть. Лучше организовать это дело на праздники, бдительность вояк на праздники притупляется, часовых злость разбирает: кто-то, мол, водку за столом пьет, а ты тут ходи взад-вперед. Если получится — сунь караулу пару-тройку бутылок. Но за какую-нибудь услугу, понял? Что-нибудь в складе там сделать, ящики перетащить или отремонтировать. А так — боже упаси, с головой себя выдашь.