Золотая печать

Шем Айдын

– Всех татар надо было не в солнечный Узбекистан, а в тундру выслать, чтобы они там все замерзли!

Как только таких людей земля носит?

Речь держал теперь другой человек, тоже молодой, интеллигентного вида, хорошо одетый.

– Ненавистники татар в Крыму надеются выиграть за счет проигрыша татар. Что они желают выиграть - им и самим не вполне ясно, но они добиваются унижения татар. А на самом деле население Полуострова может выиграть хорошую жизнь только в единстве, а не в противостоянии. Тем более что война, объявленная русскими шовинистами коренному

населению Крыма, исторически обречена - это обстоятельство, к сожалению, колонизаторы не всегда понимают…

– Дайте мне сказать! – на импровизированную трибуну влез мужчина лет сорока, в промасленных брюках и в такой же рубахе с закатанными рукавами.

– Извините меня, - произнес он, заправляя рубаху, - я не успел заехать домой, работаю нелегально на ремонте автомашин на окраине Симферополя. Я купил дом недалеко от Белогорска…

– Карасубазара! – крикнул кто-то из толпы.

– Да, Карасубазара, да!! Не прописывают, потому что не берут на работу, на работу не берут, потому что не прописывают. Богъа не дерлер? Как это называется? Издевательство, конечно! Я простой рабочий, за хорошую работу имел благодарности. Служил в армии, был там секретарем комсомольской организации. Отец мой погиб в Отечественную войну, защищал Советский Союз. А меня не прописывают на моей родине!

Другой молодой мужчина, на этот раз аккуратно одетый, сменил авторемонтника.

– Я техник-стоматолог, в Узбекистане хорошо зарабатывал. Тойгъан еринъ ватан дегиль, догъгъан еринъ ватан дейлер. Говорят, что родина не там, где ты сыт, а там, где ты родился. Надо внести поправку – родина там, где родились твои предки. Родился я осенью сорок четвертого в Дальверзине, но я не кошка, чтобы считать своим домом место, где я вырос. У всех у нас один дом, одна родина – Крым! А меня уже два раза выселяли из купленных домов, а дома сносили бульдозерами. Сейчас я купил третий…

Толпа зашумела: - О-о! Ого!

– А что?
– засмеялся молодой мужчина (говорил он по-русски). – Я не женат, один. Я покупал маленькие недорогие домики. Мне главное зацепиться. Вообще Белогорское, то есть, извините, Карасубазарское…, нет, все же Белогорское, гниби иху мать, кагебе самое злобное…

– А! Ну да! Ты других не знаешь! Они везде такие! – раздалось в толпе.

– Да, наверное. Недавно начальник районного кагебе опять вызывал, грозил арестовать и дать срок. И нагло мне говорит: «Обращайся куда угодно, хоть в Москву, никто тебе не поможет. Мы делаем то, что Москва приказывает».

Толпа слушала и глухо волновалась, и каждый чувствовал в себе силу десятерых.

Еще несколько человек рассказали о своих бедах, и от каждого такого рассказа болело сердце.

– Ты обрати внимание, - негромко обратился Керим к стоявшему рядом Фуату, - почти все говорят по-русски. Среди своих говорим на чужом языке! А?

И произнес он этот упрек тоже на русском языке.

Фуат подумал, что и малообразованные, и получившие образование в институтах люди плохо знают свой родной язык - это было горьким наследием депортации. И еще с удовлетворением думал он, что несмотря ни на что вызрело новое поколение

умных и образованных людей среди его несчастного народа. Сам он в ссылке только выживал и воспитывал младших сестер, сейчас уже окончивших медицинский институт. Только на курсах шоферов и довелось ему самому учиться…

Яблоки, которые предназначалось вешать на уши ментам, Фуат выставил на всеобщее съедение и люди на несколько минут расслабились.

 - Мустафаны якъында кене де къапаттылар, - вдруг произнес ташкентец. – Мустафу недавно опять арестовали.

– Сволочи! На этот раз какое обвинение предъявили? – со злостью спросил стоматолог.

– Обвинение на суде предъявят. Но люди говорят, что Мустафа публично где-то сказал, что в Советском Союзе нет ни одной крымскотатарской школы.

– А разве есть? – тот, который из Карасубазара, растерянно оглянул товарищей.

– Нет, конечно! Чего ты удивляешься? Одного моего знакомого посадили за то, что он говорил кому-то, что в сорок четвертом году татар выселили из Крыма.

Фуат вспомнил то, что слышал от Февзи.

– Один мой друг рассказывал, что в лагере с ним сидел один старый человек, которого обвинили в том, что он неправильно понял выселение татар из Крыма, - включился он в разговор. – А как правильно будет понимать?

– Совсем обнаглела советская власть! Благодарить ее за выселение и гибель людей, что ли?

Никак не могли многострадальные крымчане привыкнуть к такому бесстыдному цинизму!

– Нет, эта власть с такими принципами долго не протянет, - негромко проговорил Керим, разнервничавшийся как и все остальные. – Изнутри развалится. И тридцати лет не пройдет…

– По новой арестовывают и наших инициативников, и тех, кто нас поддерживает, - продолжал ташкентец. – Слышали, что генерала Григоренко еще в мае арестовали? Недавно еще других людей в Москве взяли.

– Да, про Григоренко знаем, - отозвались те, которые регулярно слушали зарубежное радио.- Молодец генерал! Настоящий человек!

Вдруг все время молчавший парень лет тридцати с болезненной гримасой на бледном лице хронического геморойщика истерично воскликнул:

– Зачем нам эти генералы! Когда наш народ умирал от голода все эти генералы и академики государственные пайки получали, мясо и масло жрали!

На несколько секунд воцарилась изумленная тишина. Фуат выразительно посмотрел на Керима:

– Теперь понимаешь, как власти узнают о наших мероприятиях? – негромко проговорил он.

Едва сдерживаясь, Керим, как мог спокойно задал вопрос, заранее предполагая, каков будет ответ:

– А ты что предлагаешь?

Глупый геморойщик воодушевился прикованным к нему вниманием.

– Не надо нам общаться с этими предателями! – выкрикнул он. – Родная советская власть сама восстановит справедливость. Если мы будем общаться с этими генералами и академиками, то только ухудшим свое положение! Крым наша своя проблема, обращаться к другим нациям нам не нужно!

Такая аргументация этого платного агитатора была ожидаема.

– Ах ты, сукин сын! Гони провокатора! – раздались возгласы.