Золотая печать
Шрифт:
Позднее появились и превзошли Солхат другие крымские города, и властители государства передали сей Первогород своим верным наместникам. Однако, желая сохранить для славного города почетное место в истории Полуострова, подарили ему второе имя - Эски Кырым, что по смыслу означает «начальный город Крыма».
Не испытал Солхат упадка. Все так же шумны были его караван-сараи, также богаты торжища, как и прежде полны были классы медресе, возводились новые прекрасные мечети-джами.
Шли века. И настали черные времена, когда пришли в Крым те, которые побеждают числом…
В сопровождении порохового грохота и дыма
И гора Агармыш ужасалась, замечая, что впервые у ее подножья созидание сменилось уничтожением. Под барабанную дробь сносились дворцы и мечети, мрамор и порфир не ввозили в город, а вывозили из него. И обмелела прежде многоводная и всегда прохладная Серен-Су…
Догадывалась Гора, что пришельцы заставили покинуть благодатную долину тех, кто тысячелетиями возделывал эту землю. Наступили годы, когда ни единой знакомой черты не могла найти гора Агармыш в облике новых насельников обесчещенных сел и городов. А сыновья тех, кто разрушил дворцы, стали теперь уже разрушать саму Белую Гору. И усомнилась Гора в справедливости деяний Всевышнего…
И все же, все же теплилась в недрах горы Агармыш надежда, что всемилостив Всевышний, что вернутся к ее подножью те люди, далекие предки которых прогнали пещерных медведей и саблезубых тигров и расчистили землю под сады и пашни.
И совсем было до скрытых недр Горы добрались супостаты, но стали возвращаться крымские татары на родные земли. И знает нынче Агармыш, что вернувшийся ее народ возродит свои города и воскресит ее, Белую Гору, испоганенную и поруганную пришельцами!
Понуро шел Камилл по улицам Старого Крыма, и вспоминал он слова русского поэта, писавшего об этом городе в 1825 году: «явились мы, всеобщие наследники, и с нами Дух Разрушения. Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного».
Дух Разрушения, о котором писал русский поэт и дипломат Александр Грибоедов, продолжал свое черное дело.
Народу на улице было очень мало. Камилл достал листок с адресом Фуата и только пятый спрошенный им прохожий сумел объяснить, как добраться до нужной ему улицы.
Через полчаса подошел Камилл к дому, перед воротами которого на скамеечке сидел полноватый мужчина в светлой рубашке и в соломенной шляпе.
– Селям алейкум! Здесь живет Фуат? – спросил Камилл по-татарски.
Очень обрадовавшийся гостю Фуат, а это был он, догадался, что перед ним его московский соплеменник.
– Кош кельдинъиз, Кямиль-бей! – воскликнул он, нисколько не сомневаясь в справедливости своей догадки, и тут же посетовал: - Что же ты не сообщил, когда и каким поездом едешь? Я бы тебя встретил!
– Ну, вот еще! Я и так добрался, - отвечал Камилл.
После обмена этими фразами Фуат повел гостя во двор и сразу же показал ему дверь, запечатанную веревочками с сургучом и оклеенную бумажными лентами с подписями.
– В дом войти не можем, живем в пристройке, в комнатах без дверей, - говорил Фуат с улыбкой. – А чего? Бояться воров нет причин, потому что все вещи забрали и держат взаперти на складе в районном центре.
– Когда забрали? – воскликнул Камилл. – Алиме об этом не говорила.
Он
– Да, - сказал Фуат, не дожидаясь вопроса, - Горсовет реквизировал «незаконно купленный» дом, объявил его своей собственностью и сдал в аренду какому-то предприятию. Теперь здесь склад.
– Тогда, когда Алиме была у тебя в Москве, мы с женой вернулись, - продолжал он, - сорвали печати с дверей. Про Алиме нам сказал Шамиль, он не далеко от Старого Крыма живет, специально заехал, успокоил. Он в Симферополе от женщины по имени Светлана узнал, это она твой адрес дала. Потом Алиме вернулась, все рассказала. Мы продолжали жить в доме, была надежда, что ваши письма помогут. Оперуполномоченный несколько раз заезжал, ругался, грозил тюремным сроком. Так подошла весна. Я вырастил в ящиках помидорную и цветочную рассаду, потом высадил ее в грунт. Правда, с тюльпанами не получилось – во время выселения дружинники украли все луковицы, а на новые денег уже не было. В мае опять ночью приехали, мне руки связали, зачитали постановление о выдворении из Крыма, посадили всех троих в милицейский УАЗ. Вывезли, как они это делают, за Чонгар. Только к полудню мы добрались назад до дома. Глядим, двери запечатаны, а комнаты забиты ящиками и коробками. Я пошел в отделение милиции.
– Опять вернулся! – до упаду хохотали милиционеры. – А вещи твои на складе в райцентре. Как только сообщишь адрес, так тебе их и вышлют.
– Так вот мой адрес, запишите, - говорит Фуат и называет им этот вот адрес. Опять развеселил их:
– Нет, - говорят, заваливаясь от смеха, - ты нам свой узбекистанский адрес дай.
– Мой дом здесь, в Старом Крыму, - отвечает крымский татарин. – В Узбекистане у меня адреса нет.
– Ну, на нет и суда нет, - веселятся стражи порядка. – Значит, будут твои вещи здесь до конца света храниться.
И опять хохочут.
– Имей в виду, Фуат, - говорят, - в твоем доме сейчас материальный склад. Если сорвешь замок и войдешь, потом всю жизнь не расплатишься за пропавшие материальные ценности.
Как они в тот день веселились!
– Я вернулся во двор, - рассказывал Фуат дальше, - посоветовались мы с женой и решили в дом не входить, а поселиться в пристройке. Навели порядок, почистили и вот – вполне пригодное жилье. Хорошо, что эти фашисты не распахали цветочные посадки, а то часто так делают. Мы сразу же занялись огородом, цветам. Ничего, кое-что выросло, с того и живем сейчас.
– Черт те что! – Камилл был поражен. – Но ведь документы, подтверждающие, что ты заплатил бывшему владельцу деньги за этот дом, у тебя есть?
– Есть, конечно. Деньги я платил в конторе нотариуса, все законно. Но советская власть не подчиняется своим же законам.
– И часто посещают работники предприятия этот склад?
– спросил Камилл, который прежде уже слышал о творимом в Крыму произволе, но только сейчас столкнулся с его результатами воочию.
– Да нет, конечно!
– улыбнулся Фуат.
– Они, что ли, это затеяли? Никому склад не нужен, они стесняются того, что их заставили в этом участвовать. Вот завезли пустые коробки, загромоздили окна, и все. Тут все учреждения под нажимом районного кагебе действуют. И всем все эти дела это уже надоели.