Золотая пряжа

Функе Корнелия

Если яге так хотелось, все это становилось правдой. Потому что она, как и все ведьмы, выбирала облик по своему усмотрению. Представшая в то утро перед Джекобом выглядела на свои годы, то есть старше леса и избушки, где вековала уж точно не первую сотню лет. Волосы имели цвет поднимавшегося из трубы дыма, а глаза горели красным, как дикий мак по ту сторону частокола.

– Фу-фу… – Старуха щелкнула узловатыми пальцами, и Джекоба окутало облачко серебряного пара. – Я-то думала, старая… Томятся под корою древесною, листвою удушены, опутали коренья резвы ноженьки… – Не приближаясь к Джекобу, яга

словно выбивала из него серебряную пыль, которая мерцающей пленкой оседала на черепах. – Стало быть, кто-то из них выбрался и ты умудрился с ним повздорить? Это скверно. Где мне, старой, с ними тягаться.

Джекоб приблизился к забору и остановился в шаге от него.

Он знал, что в ее владениях нет ни воспоминаний, ни времени. Говорили, что время Баба-яга, съедает, намазывая на хлеб, точно масло.

– Я никому не выдам, что ты мне помогла. Я ведь кое-что принес в обмен на один из твоих рушников.

Ведьмы любят переходить к делу сразу. Эта не была исключением, судя по улыбке, в которой расплылось костлявое лицо.

– Значит, сделка? Но почему ты не заходишь?

– Ты знаешь почему.

Она просияла.

– Жаль. Твое лицо словно нарочно сделано для моей двери.

Лиц между цветочными завитками и птицами Джекоб насчитал не меньше дюжины. Одно из них принадлежало его знакомому охотнику за сокровищами, известному глупостью и жадностью и имевшему привычку кормить свою овчарку дупляками. Интересно, что он хотел стащить у яги? Волшебное яйцо или курицу, что их несет? А может, то домотканое чудо, за которым явился Джекоб?

Старуха протянула руку и оторвала от деревянной стены одну из украшавших ее фигурок. Это оказался ворон, он взлетел, мигом обрастая черными перьями. Птица опустилась на голову Джекоба и принялась рыться у него в волосах, словно в земле, – ощущение не из приятных, – а потом села к яге на плечо и что-то прокаркала в самое ухо. Или, скорее, прохрипела осипшим стариковским голосом.

– Рушник нужен не ему, а кому-то другому? – озадаченно переспросила старуха.

Деревья вокруг одобрительно зашумели, будто хотели сказать, что прежде не видели такой самоотверженности.

– Моей подруге, – подтвердил Джекоб.

Тут Баба-яга сощурилась, словно впервые по-настоящему заинтересовалась пришельцем:

– Ну-ка посмотрим, что ты принес нам взамен…

Ее красные глаза жадно вспыхнули, когда Джекоб вытащил из рюкзака лисью шкуру.

– О… это получше моих лохмотьев. – Старуха просунула голову между кольями и сморщила нос. – Фу-фу, как странно пахнет. Издалека пришел, добрый молодец? – Она нетерпеливо протянула руку.

– Издалека, издалека… – Джекоб отодвинулся от забора. – Ты знаешь, что случится, если попытаешься забрать ее у меня силой.

– Ты прав, и это обидно, – с сожалением заметила старуха. – Обожди минуту.

Яга направилась к дому и исчезла в нем, на этот раз воспользовавшись дверью и, как почудилось Джекобу, что-то напевая себе под нос.

Она отсутствовала целую вечность. Все это время ворон на крыше не сводил с гостя глаз. Наконец хозяйка появилась в дверях с кусочком ткани, покрытым еще более замысловатой вышивкой, чем платье.

– Ты знаешь, что он может спрятать тебя от врагов? – спросила она уже возле забора. – Даже

от тех, кто томится в деревьях. Мой рушник ослепит их всех.

Джекоб схватил рушник правой рукой, одновременно протягивая через забор левой лисью шкуру. Он вызвал в памяти серебряное лицо Лиски, чтобы не одернуть руку в последний момент. Но когда Баба-яга поковыляла к избушке, сжимая в костлявом кулаке шкуру, Джекоб понял, что продал Лискину душу. У него не было другого выхода. Он повторял это снова и снова, весь обратный путь до поляны, показавшийся ему необыкновенно долгим, пока между деревьями не забрезжил огонек костра.

Краски Бабы-яги

Лиска лежала все в том же положении, словно запертая в своем металлическом теле. Ханута при помощи ножа снял с нее посеребренную одежду и укрыл старым одеялом, которое повсюду носил с собой, – подарок потерянной любви, как подозревал Джекоб.

– Ну-ка, отвернись, – велел Ханута Сильвену, подсаживаясь к Лиске с рушником яги.

Тот безмолвно повиновался. Сильвен так расчувствовался, что даже не нашел в себе силы выругаться.

Пожалуйста, помоги!

Джекоб и сам не знал, к кому обращает эту просьбу. Ни боги, ни духи, к которым взывали по обе стороны зеркала, не играли в его жизни никакой роли. Но Лиска-то в них верила. Он погладил ее серебряные волосы.

Пожалуйста, помоги!

Разумеется, она пристрелит его, как только узнает, что он отдал за этот платочек. Или того хуже – она от него отвернется.

Ханута опустился на колени рядом с Лиской.

– Если только она очнется… – Он прокашлялся, как будто это «если» комом встало у него в горле. – Я имею в виду… жалко смотреть, как вы без толку бегаете друг за дружкой. Черт тебя подери, Джекоб. Людовик Ренсман и тот ведет себя как мужчина.

– При чем здесь это? – Джекоб растерялся от неожиданности. – У меня на этот счет свои соображения. Мы друзья, разве этого мало? Или напомнить тебе о той актрисе, чей портрет ты носишь на груди, вместо того чтобы сделать ей предложение?

– Я много раз его делал, да она отказывала. – Ханута провел ладонью по лицу, словно обращая внимание Джекоба на то, какое оно безобразное.

Ее фотография до сих пор стояла в комнате Хануты. Элеонора Данстид… Актриса она была так себе – Джекобу приходилось видеть ее на сцене в Альбионе, – но имела армию поклонников.

На серебряном лбу Лиски проступили узоры ведьминого рушника.

Она должна найти себе другого. В крайнем случае, ты сам должен ей помочь. Другого… как бы тебе ни было больно об этом думать, Джекоб.

Как бы то ни было, рассуждения о дальнейшей Лискиной судьбе его утешали. Как будто она в любой момент могла ему ответить, наморщить лоб, как это делала, когда злилась.

Если только она очнется… она должна очнуться.

– Вы просто созданы друг для друга, даже Сильвен это видит.