Золотая пучина
Шрифт:
Устин опасливо взглянул на кровлю выработки. Почудился треск. С трудом заставил себя сидеть спокойно.
— Откуда я знаю, какой надобно лес, — хитрит — Устин. — Дело-то запросто получается. На постройку берут потолще, а вершинки куда деть? На шахту. Бери управление, Иван Иваныч, и хозяйствуй. Дело пойдёт — залюбуешься. К примеру, теперь надо шахту вандрутить али нет?
— Обвалится шахта, будете новую проходить.
Знает Устин, чем пронять Ивана Ивановича.
— Новую заложить — не диво.
Сдается Иван Иванович:
— Ладно, посмотрю. С лесом-то как?
Устин сам наказал коновозчикам, чтоб возили на шахту и шурф лес потоньше, а сейчас разводит руками:
— Один-одинешенек. Рази за всем углядишь? Берись, пока людей не решили.
Заманчиво создать образцовые горные работы, просторные, безопасные. Положить конец обсчетам, обманам. Иван Иванович неожиданно вспоминает:
— Замрет Егор в пастухах, а человек он работящий, хороший. Надо перевести его на другую работу.
— Да неужто я против? Господи! Берись за дело и ставь куда надо. Берись. Не ради себя прошу, ради людишек. Так не забудь, Иван Иваныч, на шахту зайти. Распорядись по-хозяйски.
Из шурфа Устин вылез довольный. Похвастался Симеону.
— Кажись, уломал. Ох норовистый мужик. Дай бог поскорей замену ему отыскать, часу держать не стану. Во те Христос. — Перекрестился. — Смекаешь, Сёмша, как копейку приходится добывать. Где гнешь через колено, где на пузе ползешь. Так-то вот.
Не успели Устин с Симеоном вернуться в избушку, как дверь распахнулась и ввалился коренастый, как пень, мужик. Из-за чёрной бороды только глаза видны — добрые, как у ребенка.
Ждал его Устин. Поднялся навстречу.
— Заколел никак? Сёмша, налей-ка медовухи для сугрева.
— А нет ли чего покрепче?
— Покрепче? Для тебя можно и крепче. Сёмша, налей-ка шпирту.
Выпив спирт, мужик довольно крякнул. Вытер усы кулаком.
— Закусишь?
— Закусить и дома могём, — покосился на кружку.
— Хватит пока. Посля дела ещё налью. Снимай шабур, подсаживайся к столу. И ты, Сёмша, подсаживайся. Это старшинка разведки господина Ваницкого с прииска Аркадьевского. Ну, как на вашем прииске золото по шурфам?
— Валит, не приведи господь.
— Ну?
— Вот те крест! Дай-кось плант-то, который с тобой составляли.
Устин достал из-под подушки сложенный лист бумаги. Расстелил на столе.
— Тут, значит, — ткнул старшинка заскорузлым пальцем, — четвертый шурф от ключа третьеднись добили. Семь аршин и две четверти.
— Семь аршин и две четверти, — повторил Устин. — Глубоконько, — и поставил слева от кружочка шурфа семь палочек и две точки. — А золото как?
— Золотников, поди, десять.
— Не врёшь?
— Сам промывал.
— Господи! Вот же везёт!
— Это што! Ищи линию супротив избы управителя. Во-во.
— Налей ему, Сёмша. На рупь тебе за труды.
— Спасибочко, хозяин. Промашку ты дал. Надо было тебе не один отвод заявить, а сразу и на себя, и на сына, и на бабу. Тогда б Аркадьевский был твоим. Ох золото там, я скажу, мыть начнешь — желто. Поначалу куда как плохо было. Пустота и пустота. А как натакались на золото, так повалило куда-те с добром.
Проводив старшинку, — Устин долго молчал. Досада и зависть душили его.
— Како золото упустил, а? Да кто ж знал, што можно сразу на всех заявлять. Умойся теперь, а Ваницкий лопатой будет грести!
Он и не заметил, как в избу вошел Ванюшка, промокший до нитки.
— Тять, Ваньша приехал, — опасливо сказал Симеон.
— Ваньша? Лошадей пригнал?
Ванюшка махнул рукой.
— Надо было сразу деньги давать, а то приглядывались, тянули, а коняки-то — пфу! Кузьма Иваныч все до одной сторговал.
— Кузьма? Нарошно подстроил анафема. С лошадями зарез. Бери, Ваньша, деньги, скачи. Плати сколь запросят, а штоб лошади были! — прикрикнул — Пошто щеришься, как баран на свинячьей свадьбе? Застыл? Надень сухое и дуй.
— Где их теперь раздобудешь?
— Когда шти на столе и дурак в миску ложку сунет. Найди лошадей, тогда я те скажу, где их надо купить.
Ванюшка пошёл седлать уставшую лошадь, а Устин уже отошёл сердцем: «Жалко парнишку гнать на ночь-то глядя и в дождь…». Но слова менять не стал. Только сказал Симеону:
— Отдай дождевик Ванюшке. Да крикни, штоб мне коня подвели.
Выехал вместе с Ванюшкой. Ветер ревел над гольцами, гнул деревья к земле, по обочинам широкой дороги с хрустом ломал пихты, осины, валил на землю сосны и кедры. Падая, они охали, как живые, и лошади шарахались или приседали к земле, не зная, в какую сторону броситься.
Дождевик у Ванюшки старый, из мешковины, от дождя не спасал. Парень дрожал от сырости, ждал, что отец изменит приказ, вместе поедут домой и заночуют в тепле.
Устин оправдывался перед собой: «Кто знал, што непогодь разыгратся…». И приказ не менял. А жалко Ванюшку. У поскотины похлопал его по спине. В первый раз приласкал.
— Смотри, ручьи чичас речками стали, так ты это… с умом их броди, — добавил — Скоро на суд мне ехать, так тебя с собой прихвачу. Город посмотришь. Ох и невесту там тебе присмотрел. Мед, а не девка.
Прикусил язык, да поздно. С досады огрел плетью коня. Поехал задами к дому Кузьмы Ивановича. Битый час толкался возле огорода: ноги не шли.