Золотая стрела и стальная игла

Было то не в наши дни, а давным-давно в чужедальнем государстве – таком чужедальнем, что солнце в нем все только восходит да восходит, а закатиться ему недосуг.

Жил да был в том краю царь-государь, Микадою именуемый. И было у того Микады три сына – Таро-царевич, Дзиро-царевич и Сабуро-царевич. Вот как-то раз призвал к себе Микадо сыновей своих и говорит им:

– Что-то вы, сынки мои, непочтительны ко мне.

Ну, а раз о почтительности речь зашла, дело ясное – внуков Микаде подавай. Это ведь и в наши дни

так – если вдруг родителям то не этак и это не так, значит, внуков им пора заводить, тут им и заделье. Мигом они от тебя отстанут, внуков воспитывать примутся, покуда несмышленые и возражать не могут.

Сыновья Микадины все это мигом поняли. Да вот беда – неженатые они покуда. Стало быть, издалека Микадо речь ведет.

– Хай, батюшка, – говорят. – Мы с твоей волей согласные. А на ком тебе нас женить угодно, чтобы мы тебе свою почтительность выразить смогли и внуками обеспечили?

Призадумался Микадо. Князей-дайме в чужедальнем краю видимо-невидимо, что цветов на сакуре, и дочек у них довольно, да вот беда – к одной посватаешься, другие обидятся. И князья обидятся. А когда князья обижаются… нет уж, лучше и вовсе сыновей не женить.

Но ведь и внуков-то хочется!

И решил Микадо положиться на судьбу.

– А возьмите вы, сыны мои, по стреле золотой, натяните луки тугие – куда ваши стрелы упадут, там и невесты ваши.

Первым пустил стрелу Таро-царевич. Упала она на широкий сегунский двор. Подняла стрелу сегунская дочь.

Выстрелил средний сын, Дзиро-царевич. Упала стрела на самурайский двор. Подняла стрелу самурайская дочь.

А у младшего Сабуро-царевича взвилась стрела под облака благовещие и полетела далеко-далеко – за леса, за моря, за высокие горы, за широкие реки, за тридевятое царство, тридесятое государство, триодиннадцатое графство, тридвенадцатое герцогство, да прямехонько в тричетырнадцатую юрисдикцию.

Запечалился Сабуро, да ведь делать нечего. Братьям – свадьбы играть, а ему – стрелу искать.

Шел Сабуро, шел, невесть сколько гор одолел да рек переплыл. Долго ли, коротко – вышел он к синему морю, такому широкому, что ни в сказке сказать, ни в аниме показать. Редкая птица долетит до середины его. Ни один корабль не насмелится пересечь его гладь – уж если птицам боязно, так ведь кораблям и того страшнее. Некому перевезти Сабуро через море.

Тут, откуда ни возьмись, навстречу ему рыжая кицуне о девяти хвостах.

– Что, – говорит, – царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил?

– А как же мне, кицуне, веселиться, если не могу я батюшкину волю исполнить? Где моя стрела, там и судьба моя – а стрела улетела за сине море, и никак мне через него не перебраться. Прямо хоть харакири устраивай.

Кицуне ресницами хлоп-хлоп.

– Ты что же думаешь – ежели ты себе пузо разрежешь, от этого враз на той стороне моря окажешься?

– А что же мне еще делать? – спрашивает Сабуро.

Кицуне только хвостами махнула. Всеми девятью.

– Это, – говорит, – не служба, а службишка. Я тебя мигом через море доставлю, глазом моргнуть не успеешь.

– Да ты же ростом невелика, – дивится

Сабуро. – На тебя, чай, и верхом-то не сядешь.

– Вот еще – верхом на меня садиться! Ишь какой прыткий царевич выискался. Я тебе что, лошадь? Нет уж, ты меня за хвост хватай да держись крепко.

– А… за который? У тебя ж их девять…

– А тебе не все ли равно? Ни один не отвалится.

Послушался Сабуро, ухватил кицуне за первый попавшийся хвост. Потянулась кицуне да как прыгнет – ух, только ветер в ушах засвистел! Несет царевича лиса за темные леса, за синие моря, за высокие горы, за широкие реки, за тридевятое царство, тридесятое государство, триодиннадцатое графство, тридвенадцатое герцогство, да прямехонько в тричетырнадцатую юрисдикцию.

– Все, – говорит, – приехали.

Дивится Сабуро.

– Где это мы? Экие края диковинные…

– А вот нечего было стрелять со всей дури! Не чемпионат ведь, а сватовство. Ищи теперь свою стрелу.

А что ее искать, коли вот она? Смотрит Сабуро – болото перед ним непролазное, на краю болота Змей Горыныч сидит трехголовый и стрелой золотой у средней головы в зубах ковыряет.

– Что, – говорит, – Иван-царевич, и ты целоваться пришел… зар-р-раза?

А у самого во всех шести глазах – тоска смертная.

– Прощения прошу, – говорит ему микадин сын, – но это вы меня с кем-то спутали. Никакой я не Иван-царевич, меня Сабуро зовут.

– Да какая разница, – отвечает Змей, – кое са у тебя буро, а кое пего, да хоть вороно в яблоках, коли ты все едино Ванька! У тебя ж это на лбу во-о-от такенными буквами написано. Ну ты сам посуди – кого, кроме Ваньки, вот так вот за здорово живешь на болото пошлют?

Растерялся тут Сабуро. На кицуне оглянулся – а та знай себе молчит да усмехается. И ресницами хлоп-хлоп.

– Да никто меня на болото не посылал, – говорит Сабуро. – Меня вообще-то жениться послали.

Поглядел на него Змей Горыныч и только вздохнул тяжелешенько.

– Не женись, – говорит, – на мне, Иван-царевич. Я тебе еще пригожусь.

– Да я, достопочтенный Рю-сама, даже и не думал…

– Оно и видно, что не думал. А не то бы смекнул – ну, какой я тебе, к шуту, сама? Это вот она – сама, – говорит Змей да на кицуне кивает. – А вот ты, к примеру – сам. И я – сам. Хотя я, наверное, все-таки сами. Трое ведь меня. Три богатыря было – а оно вон как обернулось…

Кицуне и слова не примолвила. Знай себе молчит да усмехается. И ресницами хлоп-хлоп. А Сабуро все ж таки любопытно. Вот он и решился.

– Как же это, – спрашивает, – достопочтенный Рю-сами, из трех богатырей вы вдруг получились?

– Да как-как, – средняя голова говорит. – Сообразили на троих. Вот теперь и до веку нам на троих соображать.

– Бились мы с один колдуном могучим, – левая голова сказывает, – целую рать он на нас навел. Много крови пролилось, покуда извели мы ее. А как одолели мы колдуна, ну так в горле пересохло, никакого спасу нет. А у колдуна в погребах бочонок был заветный. Ну, мы его и того… оприходовали. На троих. А наутро проснулись – глядь, а мы уже и не мы, а зеленый змей.