Золотая струна для улитки
Шрифт:
– Ну, знаешь! – укоряет Андреа. Она не тот собеседник, которому можно пожаловаться на наличие детей. – Во-первых, это твой выбор, во-вторых, ты каждый день решаешь целую кучу стратегических задач: во что одеть, чем накормить и как развлечь. Ну, а в-третьих, у тебя целая куча подопытных кроликов. Экспериментируй, не бойся! Потом поделишься результатами.
Пас не разделяет энтузиазма сестры, не поддерживает шутки.
– Я просто не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку. Не растворяйся в мужчине.
– Я и не растворяюсь. Видишь, на конкурс приехала.
– Приехала. Первый раз за три года домой заглянула! Куда ты сбежала, Андреа? Зачем?
– За счастьем.
– Нашла?
– Нашла.
– Если бы нашла, не сорвалась бы опять на конкурс. Сидела бы
– Да я никогда не собиралась вешать гитару на стенку. Какая муха тебя укусила?
Пас молчит, хмурится. «Интересно, – думает Андреа, – я тоже стану такой грымзой-всезнайкой, когда рожу троих?» Пас вроде бы не сильно изменилась: такая же миниатюрная, как Андреа, те же непослушные кудряшки, только выкрашенные ядреной смесью «Пепельный блондин», упрямый покатый лоб, вздернутый подбородок. Все, как прежде – и все совершенно не так. Пас устала, сдалась, поблекла. Миниатюрность смотрится худобой, кудряшки не блестят и не прыгают при ходьбе, по лбу расползаются глубокими лучиками первые дорожки морщин, а вздернутый подбородок отчетливо говорит об утомленной покорности. Для женщины, родившей троих детей, Пас выглядит прекрасно, но изменения, произошедшие с ней, катастрофичны и необратимы. Она перестала быть собой, потерялась в огромном доме среди игрушек, горшков и распашонок, забыла о личном, потаенном, интимном. Пас счастлива, потому что должна быть счастлива. Она делает то, что должна, а не то, что хотела бы. И выдает, как заезженная пластинка, чужие мысли за свои.
– Постой, – вдруг понимает Андреа. – Вы что, все так думаете? Раз я опять устремилась к лучам славы, значит, у нас с Димом что-то не так? Ты выражаешь общее семейное мнение?
– Не кричи! Разбудишь Марио. Я выражаю общее семейное беспокойство о судьбе блудной дочери.
– Ну так приехали бы хоть кто-нибудь да посмотрели, как блудная дочь живет. Успокоили бы свое беспокойство.
– Не говори глупостей! – Пас забирает у Андреа коляску, поправляет младенцу одеяльце, заботливо проверяет, теплый ли носик. Машет рукой Марии и поднимается со скамьи. – Ну сама посуди, куда я поеду…
Контакта не получается.
19
Не получается у него с этой пациенткой контакта. Она, будто змея, изворачивается и выскальзывает. То позволяет подобраться к разгадке, просит о помощи, подбрасывает ключи. То вдруг лихорадочно спешит заползти под какой-нибудь неподъемный камень, чтобы ее ни в коем случае не обнаружили, не потревожили, не заставили ползать, двигаться, извиваться. Зачем она вообще приходит? Вот и сейчас он задал вопрос, а она словно не слышит. Пропустила два сеанса из-за болезни – и все, что было с таким трудом наработано, коту под хвост. А прогресс явно наметился. Небольшой, но все-таки. Аллочка сказала, она ходила на выставку. Значит, восстанавливается потребность в развитии, в движении, в социуме, наконец. А она красивая, эта маленькая испанка, необычная, уязвимая. Все, что нужно, – вернуть хоть немного призывного блеска в глаза, и жизнь наладится. Он это отлично понимает, и она понимает, он в этом уверен, просто не хочет, нарочно сдерживается, сопротивляется по одной ей известной причине. Нет, она же не страдает аутизмом. Нормально разговаривает с людьми, с Аллой даже дружит, наверное (или Алла с ней?), на работу ходит. Кто она? Переводчик? Так, может, она просто разговаривать устала и в его кресле расслабляется, отдыхает? Хотя нет, что там, в мебельном салоне, переводить? Все общение с поставщиками нынче в электронном виде. Сидит, поди, перед монитором да письма строчит. Как с ней разговаривать? О чем? О музыке он теперь не решается. О книгах? Он спрашивал, она не говорит, что читает. Может, о мыслях? Она ведь постоянно в себе, что-то прокручивает, прослеживает, проживает заново.
– Так о чем вы думаете, Анечка? Снова секреты?
Андреа переводит взгляд на врача. Как он, бедный, с ней мучается! И с той стороны зайдет, и с этой – а все без толку. Она, конечно, может сказать.
– Вас что-то беспокоит?
Андреа отрицательно качает головой и выжидающе смотрит.
– Кто-то?
Утвердительный кивок.
– Мужчина? Женщина? Анечка, вы меня заинтриговали.
– Она больше не приходит.
– Кто?
– Девочка. Она больше не танцует, понимаете? А она должна. У нее дарование, понимаете? Редчайший талант. А она не приходит.
Кто не приходит? Куда не приходит? Что за бред!
– Почему не приходит?
– Я… Я не знаю… Могу только предположить, что…
– Может быть, она заболела.
– Я как-то не думала об этом…
– Так подумайте. Найдите причину.
Андреа думает. Она уже месяц думает. Она даже вернулась на старый наблюдательный пункт и вышагивает на морозе положенный час, хотя за стеклом сиротливо оттачивает па лишь одинокий педагог. Что-то не дает Андреа уйти, остаться безучастной. Сегодня она наконец решается. Она хочет узнать.
– Простите. Ваша ученица, лет десяти. Она обычно занималась в это время.
– Наташа?
– Да. То есть, наверное… В общем, я не знаю… Та девочка, что гениально танцует фламенко. Где она?
– Надеюсь, пытается кое-чему научиться…
– Чему? – Андреа надеется, что ей назовут адрес, где юное дарование совершенствует свою пластику.
– Умению преодолеть себя.
– Значит, она не занимается хореографией…
– К сожалению…
– Извините, я… Я просто видела, что произошло между вами. Конечно, это не мое дело, но может, вам вернуть девочку, поговорить с ней? В ее ногах столько музыки, столько счастья, столько гармонии… А про руки она сама потом поймет.
– Потом может быть поздно.
Андреа понимает, что преподаватель права.
– И конечно, это не ваше дело. Но раз так интересуетесь, отвечу: с Наташей я разговаривала. Она категорична в своем решении: никакой хореографии, а я не вижу смысла продолжать занятия, если девочка не займется пластикой. Мы говорили с ней. И я, и бабушка. Бесполезно.
– А родители?
– Родителей нет.
– Может быть…
– Извините, я занимаюсь.
– Да-да, конечно.
Андреа выходит из класса, беспомощно опускается на скамейку, на которой раньше так уютно мелькала спицами бабушка юной танцорки. Теперь она знает причину, но от этого знания только хуже. Что остается? Ждать и надеяться? Хуже не придумаешь. Сколько девочке лет? Десять? Девять? До переходного возраста еще далеко, а такая категоричность! Может, узнать адрес, поговорить с ней? Что за странные мысли? Станет она слушать незнакомую женщину? И какое дело Андреа до этой малышки? Почему она ее так волнует? Карлович, определенно, нашел бы ответ. Может, это сама Андреа замкнула круг, наставила препятствий и не желает преодолевать их или не хочет преодолеть себя? Может, это она забыла о своем предназначении, опустила руки, сдалась, стала похожа на Пас и заставляет себя быть несчастной? Кто самый несчастный из людей? Конечно, тот, кто считает себя таковым. Неужели Андреа опустила голову, навсегда отстегнула крылья? Надо что-то сделать, куда-то бежать, найти ее, вернуть девочку в зал. Нет, что за ерунда! Нет ей никакого дела до чужих проблем, до незнакомых людей. Почему же эта танцовщица кажется ей такой знакомой? Неважно. Ей вообще ни до кого нет дела. Хотя это не совсем так.
…Говорят, весна уже на подходе? Только не у меня. Здесь все одним цветом, одним словом, одним днем. Даже не знаю, как назвать это состояние…
Иркутский пленник – в раздумьях, а у Андреа готов ответ:
…Не грустите, это межсезонье. Оно холодное, медленное, вязкое, но не вечное…
В следующем выпуске газеты вопрос:
Как переждать эту нескончаемую вечность?..
Ответ:
Пишите стихи, у Вас хорошо получается…