Золотая свирель
Шрифт:
— Почему никакой пользы? Мораг, иди, зови отца. Пожелай его увидеть, обратись к нему. Он услышит тебя. Если сможет — придет.
Или если захочет, подумала я.
Вот именно.
— Куда идти? — спросила Мораг.
— Можешь прямо отсюда звать. С этого места.
— Хм…
Она передернула плечами, встала и, ни говоря больше ни слова, зашагала через поляну в лес.
Эрайн, но ведь
И Полночи тоже.
И они придут?
Легкий жар — приливом. На мгновение мне показалось: крови в жилах добавилось вдвое, расправляя мне плечи, напрягая мышцы рук, окрашивая ночь алым. Гнев, гордость, хмельная ярость. Усилие воли, внутренний приказ. Спокойно. Спокойно. Выдохни.
Сумерки могут прийти, но не желают, а Полночь желает, но не может. Однако слышат зов и те, и другие.
Но неужели Каланда не могла позвать Врана, когда попала в беду? Гордость помешала? Или… колдун?
Или Вран не откликнулся.
Не откликнулся? Он мог не откликнуться? Почему?
На это есть множество причин, Лесс. Эта женщина, Каланда, как я понял, училась магии? Тогда Вран вполне мог посчитать, что испытание ей по силам, и она способна справиться самостоятельно.
Как не откликнулся Амаргин, когда я его звала. Как не откликнулся Эльго. Амаргин помалкивал в тряпочку и всем вокруг строго наказал не вмешиваться. Сама ковыряйся.
Правильно. Ты же справилась.
Справилась. Но, знаешь, запросто могла копыта откинуть. Погоди-ка… Эрайн! Я поняла, ты уже звал Врана. Сам звал, без нашей просьбы. Или Амаргина. Звал ведь? И они не ответили!
Тренькнули лезвия. Мантикор отвернулся.
Ты права. Не ответили.
И ты решил, что это твое очередное магическое испытание. То, что ты остался в чужом мире один-одинешенек, с какой-то полуночной мразью на закорках, и пока ты ее не стряхнешь, домой тебе не попасть. Верно?
Эрайн нагнулся, подтолкнул в костер прогоревшее полешко.
Я бы мог убедить себя в том, что меня бросили и забыли, что я никому не нужен, что я порчен Полночью, и что Сумерки для меня навсегда закрыты. И сладострастно страдать, и тешить свои несчастья, и упиваться жалостью к себе. А еще я бы мог обозлиться на весь мир и страшно мстить за обиды и непонимание, за то что со мной так жестоко обошлись, за то что не дали умереть, за то что навязали эту уродливую
Колючий кулак с яростью шарахнул по драконьей лапе, в ответ огромные черные когти впились в землю. Я сглотнула вязкую слюну. Обида. Это обида, что бы Эрайн не говорил себе и мне. Обида, горечь, потерянность.
Дело ни в том, чтобы не испытывать обиды, а в том, чтобы совладать с нею.
Ты не уродлив, Эрайн. Ты прекрасен.
Я знаю. Но что бы ты почувствовала, Лесс, если бы тебя разрезали пополам и вместо ног приставили четыре ящеричьи лапы, хвост и ненасытное брюхо?
Ты хочешь сказать… ты не всегда был таким? Ты заколдован?
Не говори глупостей. «Заколдован»! Это не шаманство какое-нибудь… — Эрайн провел ладонями по драконьим плечам, плавно переходящим в узкую талию. — Это сделала мертвая вода и… и кто? Кто, если не Стайг?
Что сделали?
Точно не знаю. Могу только предполагать. Я лишился ног, а дракон — головы. Кто-то соединил нас и оставил в мертвом озере на много-много лет. Пока из двух издыхающих не получилось вот это… забавное чудовище.
Звонкий шлепок ладонью по чешуе.
Если не Стайг — то кто? Королева? Или… мальчишки?
Ты сражался с драконом?
Эрайн обнял себя за плечи и склонил голову. В гаснущем чреве костра позванивали угли. Света они почти не давали, но жар дышал в лицо и шевелил волосы.
Да. Я думал, что убил его, а он думал, что убил меня. Как бы не так! Бой продолжается. У меня больше нет меча. Зато у меня есть воля — она острее и тверже любого меча. Я намерен победить.
Когда ты победишь, у тебя появятся ноги?
Плоть для волшебника — мягкая глина, Лесс. У меня появится столько ног, сколько я захочу.
Эрайн откинул голову и разразился хриплым клекотом. Я не сразу поняла, что он смеется. Потому что в хохоте этом не было торжества. Вызов — сколько угодно, а торжества не было. Смех не победителя — обреченного.
— Эй!
Малыш оборвал хохот, шипастые уши настороженно развернулись. Я услышала шаги по траве и скрип кожи.
— Кого тут добить, чтоб не мучался? — Мораг подошла к нам.
Эрайн угрюмо промолчал, я улыбнулась неловко:
— Как твои дела, миледи?
— Никак. — Она пнула обуглившееся бревно, подняв тучу искр. — Даже пьянчужка, ведущий беседы с коновязью, выглядел бы умнее. Он хоть уверен, что ему отвечают.