Золотая свирель
Шрифт:
— Да. Полночь заполучила своего раба.
— Но ведь эту дорогу проложил он?
— Когда еще не был Изгнанником. Пустой Город — его рук дело, и он до сих пор очень красив, хоть и покинут давным-давно. Стой здесь. Дальше мы не пойдем.
Мы уже выбрались на гребень холма, и я ахнула: внизу, в широкой долине, блистало и переливалось огнями несметное сокровище, ало-золотая сверкающая груда, над которой куполом стояло светлое зарево, медовый светящийся туман. Словно звездные лучи, разбегались от него бесчисленные огненные дорожки; на одной из них стояли мы с Ирисом и молчали, задохнувшись от великолепия.
Волшебный город в ожерельях огней, где
Какое-то движение на краю зрения, взгляд метнулся к качнувшейся ветке.
Тишина. Ничего.
— Там кто-нибудь живет? — спросила я с надеждой.
— Только звери и птицы, — ответил Ирис. — Только они.
Опять лаяла собака. Она стояла на дощатой дорожке, проложенной от крыльца к причалу, и лаяла. На меня. Черная, с белыми пятнами дворняга. Она лаяла издали, с истерическими нотками, с подвываниями, а когда я поднялась на ноги — отбежала за угол дома и принялась тявкать оттуда.
Из двери выглянул седой мужчина, видимо кукушоночий отец. Обвел глазами окрестности, но меня не заметил или не обратил внимания: я все-таки стояла дальше, чем обычно останавливаются чужаки, облаиваемые собаками. Потом из дома вышел Кукушонок.
Что-то подсказало мне — кричать и махать руками не следует. Я просто стояла и ждала, когда он меня заметит. Кукушонок был внимательнее родителя. Он обнаружил меня почти сразу. Я молча наблюдала как он обернулся, проговорил что-то в раскрытую дверь и направился в мою сторону.
— Барышня, — сказал он, подходя. — Ну здравствуй, что ли.
На нем была полосатая полотняная безрукавка с бахромой по низу — когда-то, наверное, праздничная, но теперь по ветхости потерявшая цвет и вид. Белая рубаха под ней свежо и вкусно пахла стиркой, а медная солька болталась поверх рубахи.
— Я разочарована, Ратер. Почему ты ушел?
— Ты врушка, барышня. Ты опять соврала.
— Я испытывала тебя. И ты не прошел испытание.
Он хмыкнул.
—
Я отвела глаза.
— Ты мне нужен.
— Прям-таки нужен? Свечку за тебя в храме поставить? Или по душу мою пришла?
— Какую душу?
— Дурак наш кричит, что белая навья по городу ходит, его, дурака ищет. Теперь вот заперся в кладовке и не выходит. Батя ему миску в кошачий лаз подсунул, — Кукушонок вздохнул, оглянулся на дом. — Пойдем, — сказал он, — прогуляемся. Побалакаем.
Панибратски положил мне руку на плечо и повел по тропинке вдоль реки. Прочь от города. В кукушоночьей ауре не ощущалось ни робости ни трепета, ничего того что так помогало мне ночью. Я как-то растеряла все свои заготовленные монологи. Теперь идея пригрозить адским псом не казалась мне удачной.
— Ну? — подтолкнул Кукушонок. — Чего тебе от меня надобно?
— Помощи.
— Какой-такой?
— Обыкновенной. Рыбы купить, отвезти ее на остров. Рассказать мне, что в городе происходит. Держать язык за зубами, конечно. Ничего такого сверхъестественного. Ничего, кроме обычных услуг.
— Угу, — задумался парень.
— Я бы наняла тебя.
— Опять золото сулить будешь?
— А какую плату ты потребуешь?
Он помолчал для значимости.
— Правду.
— И все?
— Правду, но чтоб не только на словах, но и на деле. Я сказки-то знаю, и как ваша братия горазда передергивать деловые соглашения тоже знаю. Наслышан, барышня хорошая. Так что вот. Ты знаешь, чего я хочу.
Здрасте, приехали. Записал меня в какую-то "братию"…
— Я знаю, что ты хочешь поглядеть на мантикора.
— Ну так!
— И все? А если я тебя просто найму? За деньги?
— Которые на следующий день превратятся в хлам?
— Которые как были золотом, так и останутся. Вот это, Ратер, истинная правда. Настоящие деньги. Только старинные. Тот самый знаменитый клад.