Золотая свирель
Шрифт:
— А теперь читай вот отсюда, милая.
— …Атам, иначе колдовской кинжал с черной рукоятью, назначенный чертить магические круги и иные начертания; каковые совершаются… а…ээ…
— Посолонь, сладкая моя, по ходу солнца.
— …совершаются посолонь, и таким образом, чтобы любое движение начиналось лицом к
Он вернулся, когда я уже проснулась, и полосы света, из бело-золотистых сделавшись медовыми, переместились с пола на стену. Он вошел, не сказав мне ни слова, двинулся к окну. Прислонился лбом к ставням, так, что закатный луч окровавил ему щеку и безжалостно очертил глубокие складки у губ.
— Пепел? Что-то произошло?
Я села, приглаживая смятые волосы. Он помолчал, потом чуть повернул голову, не отрывая лба от ставен.
— Ты сказала… — голос его зашуршал, цепляясь колючим соломенным жгутом. — Ты сказала: "не хочу терять такого друга"?
— Что-то с Ратером?
— Он в тюрьме.
— Что?!
Пепел, наконец, оторвался от ставен, шагнул ближе и присел на низенькую скамеечку для ног.
— Проклятье, — прошипел он, морщась как от горького. — Проклятье… сперва вообще не хотел ничего тебе говорить. Потом подумал, что придется сказать. Короче, парня твоего загребли за воровство. Вчера, во время праздника.
— Не может быть. Ратер не вор.
— Я не знаю. Завтра в полдень — суд, так сказал паромщик. Про наказание, он сказал, что одно из двух: либо лишение правой руки и изгнание, либо клеймо и галеры.
Я схватилась за голову:
— Холера черная! Это я виновата! Пепел, это ведь моих рук дело! Я потеряла свирель, и…
И поплыло за зажмуренными веками — красное, черное, красное, черное… Подкатила тошнота от ужаса пред непомерностью потери: свирель!
( — …Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
— Ааааййй!! Украли, украли, украли!..)
Потом
— Пепел… При нем нашли деньги?
— Да. Целый кошелек. Паромщик говорит, парень не смог толково объяснить, откуда у него этот кошелек.
— Это мой кошелек. Почему он не сказал, что это мой кошелек?
— Не знаю. Он никому ничего не сказал. Даже отцу.
— То есть… паромщик ничего не знал про меня?
— Ничего. По крайней мере, при мне он тебя не упоминал. — Пепел пожевал губу и фыркнул. — Старик сейчас тоже не в себе. Все время повторяет, что это ошибка. Что его сын в жизни никогда ничего не крал и украсть не мог.
Я с силой потерла лоб.
— Мне надо… поговорить с ним.
— С паромщиком?
— Нет, с Ратером.
— Вряд ли это возможно.
— Думаю, возможно. Он же не благородный преступник, чтобы сидеть в подвалах Бронзового Замка. Скорее всего, он в городской тюрьме, в какой-нибудь общей камере для бродяг и воришек… Если дать стражникам на лапу, меня пропустят поговорить с ним…
— Госпожа моя, неужели ты забыла, что произошло сегодня утром в гостинице? Тебе нельзя разгуливать по городу.
— Верно. — Я разгладила на коленях сияющий в полумраке шелк. — Послушай, там, в куче одежды, найдется какое-нибудь темное тряпье для меня?
Тряпье нашлось. Чихая от пыли, я забралась в громоздкое и слишком длинное черное платье, подвязала его кое-как, закрутила волосы узлом и накинула на голову большую траурную шаль.
Пепел наблюдал за мной с чрезвычайно мрачным видом:
— Зачем этот глупый риск? Скажи, что ты хочешь от мальчика услышать, и я сам схожу куда надо и все разузнаю.
— У тебя есть немного денег?
Он порылся в поясе и вытащил горсть монет — серебряную архенту и несколько медяков, видимо все, что осталось от моего золотого.
— Архенту я заберу, остальное спрячь на развод. Понятия не имею, какова должна быть взятка для стражника… надеюсь, хватит. Как ты думаешь?
— Не знаю. Ни разу не давал взяток. Я пойду с тобой, госпожа. Мне не по душе эта…
— Пепел. — Я коснулась пальцами костистого плеча бродяги, и он запнулся. — Пепел. Ты странный человек. Ты гораздо лучше, чем мне сперва показалось. Я думала, ты хочешь моего золота.
— Я знаю, что ты думала, госпожа, — буркнул он, отвернувшись.
— Я думала так до сегодняшнего утра. Но ты кинулся мне на помощь, а на золото обратил внимания не больше, чем на кучу песка.
— А это и была куча песка, — он хмыкнул. — То-то разочарование тем, кто уже видел себя богатеньким.
— Правда? — я смутилась. — Ты думаешь, это было не настоящее золото?
— Шутница ты, госпожа. Золото из воздуха не появляется. Кроме того, я ранен был.
— Кстати, как твоя рана?
— Твоими трудами, — он улыбнулся, — кожа у меня на боку гладкая, как дека мандолины, а ребра поют, как ее же струны.
— А в животе трубы не трубят?
— Чтобы унять трубный глас во чреве, я принес вот это. — Он добыл из-за пазухи кулек и развернул его. — От сего аромата смолкнут и трубы ангелов, и рога Дикой Охоты.