Золотая свирель

Кузнецова Ярослава Анатольевна

Пепел нахмурился, но отступил.

— Я буду ждать здесь, госпожа, — сказал он, и калитка захлопнулась.

— И кого, значить, те надобно, барышня благородная? — Под нос мне недвусмысленно сунулась стражникова лапа, пришлось расстаться с архентой. — Хм, хм, — пробурчал страж. — Чой-то не шибко жалуют на небесах енто самое сострадание.

— Не дерзи небесам, воин. Терпение и кротость вознаграждаются вдвойне.

— Ага, — смирился страж. — Ну тады будем терпеливы. Кого, говоришь, тебе повидать надобно?

—

Слугу моего. По имени Ратер Кукушонок, его вчера схватили, во время праздника.

— Ладныть, найдем. Воришка, говоришь?

— Он не вор. Он честный человек. Его схватили по ошибке.

— Ой, барышня, знаем мы енти ошибки. Видала б ты, сколько вчера таких честных сюда приволокли. У нас тут четыре общих, так все под завязку. Завтра ентих честных в железо оденут — и в морское путешествие, лет эдак на пяток.

Мы пересекли двор, полукольцом окружающий башню. Спустились на несколько ступеней, к утопленной в стене двери в подземелье. Зазвенели ключи, стражник, нажав плечом, отвалил тяжелую створку. Из проема выплыл сырой, промозгло-душный мрак.

— Держись за стенку, барышня, здесь ступеньки скользкие. Чего носом крутишь? Чуешь, как мерзость человеческая пахнет? Во! Все мы, человеки, суть грязные животные… Эгей!! — вдруг в голос завопил страж. — Господа воры-негодяи! Кто из вас Ратер Кукушонок, отзовись! Эгей!

Послышался дробный железный лязг — мой проводник, проходя мимо камер, провел ключами по решетке. Темнота внутри заволновалась, отозвалась волной ропота, ругани, вскриков, плача.

— Выпустите! Выпустите меня! Я невиновна!

— Когда жрать дадут, итить вашу маму через левое колено…

— Куда женщину ведешь, козья морда, давай ее к нам…

— Не тро-гай-те ме-ня. Не тро-гай-те…

— Хооорт! Хооорт! Где Хорт, собачьи дети? Хорт, черт плешивый, где ты?

— Барышня! Барышня! Найди Касю Одноглазого, это у Новой Церкви, слышь, скажи ему…

Я вырвала край юбки из цеплючей пятерни. Страж ловко прошелся древком копья по тянущимся в коридор рукам. Бледные пятна лиц в полумраке за решетками плавали и разевали рты как какие-то больные глубоководные рыбы. Они были совершенно одинаковы, я с трудом отличала мужчину от женщины, мальчика от старухи.

— Держись середины коридора, барышня, — велел стражник. — Не зевай, а то одежу порвут, идолы. А ну, руки прочь! Мало получил? Щасс еще приласкаю. — И снова во весь голос: — Эгей! Который здесь Ратер Кукушонок, отзовись!

— А Лахор Лягушонок вам не нужен?

— А Люм Зараза? Это я! Можа я спонадоблюсь? Бери не глядя, задарма…

— Мама… мамочка моя…

— Леста! Да пустите же вы, уроды… Леста, я здесь!

— Ратер?

Расталкивая шевелящиеся тела, к решетке пробился кто-то, такой же бледный, с больным рыбьим лицом. Грудью навалился на прутья, вжался лбом, протискивая в узкий промежуток черные бесформенные

губы:

— Пришла… надо же… А я все гадал — придешь, не придешь…

— Это, что ли, твой воришка? — стражник на всякий случай занес древко.

— Да, это он. Любезный, выпусти его на два слова, пожалуйста!

— Еще чего, сбрендила, камеру отпирать! Так говорите. Через решетку. Щасс прочих отгоню… А ну убрали рыла, шушера!

Загремело копье о прутья, кто-то взвизгнул, кто-то захохотал.

— Ратери… — Я шагнула поближе, всматриваясь в чумазое неузнаваемое лицо. — Тебя били? Ох… бедный мой…

Глаза его сумасшедше блестели в темноте. Один был обведен траурной каймой и наполовину заплыл; на щеке чернела большая клякса — то ли ссадина, то ли грязь.

— Леста, я ничего не крал.

— Я знаю, знаю. У тебя нашли деньги, мои деньги. Почему ты не сказал, что они мои?

— Леста, слушай. — Холодные пальцы ухватили меня за запястья. — Нельзя мне было говорить. Тебя бы… это… как свидетеля. Позвали бы.

— Призвали как свидетеля. Конечно! Завтра, говорят, будет суд, я приду свидетельствовать.

— Нет. Не надо. Чем докажешь, что деньги твои? Ты хоть помнишь, скоко их там было, в кошельке этом?

— Э-э…

— Во. Я тоже ни черта не помню. А судейские тутошние, смекай, народ ушлый, начнут расспрашивать, кто ты, да откуда, да за какой корыстью приехала… врать начнешь, выворачиваться, а врать ты ни на полстолька не умеешь.

— Умею, когда надо. Я виновата, тебя из-за моих криков схватили…

Ратер пропихнул сквозь прутья руку почти до локтя и сгреб меня в охапку. Разбитые губы воткнулись в ухо:

— Не спорь, а? Ну, не спорь. Не надо мне такого, чтобы с тобой случилось что поганое. Ты смекай, ежели они неладное почуют, от тебя ведь ни в жизнь не отвяжутся. Ежели унюхают, какие сокровища за спиной у тебя … наизнанку вывернут … остров твой по камешку растащат… мантикора… на чучело пустят…

— Ратери…

— Нет, я сказал. Не надо… этого… свидетельств за меня. Не надо. Мне это не поможет, и тебе худа наделает — возьмут нас с тобой обоих за жабры.

— Что же тогда делать? Ты знаешь, что тебе грозит?

— Галеры. Или руку оттяпают, правую. Послушай, Леста. Послушай. — Он перевел дыхание, помедлил и сильно сжал мою ладонь. — Если хочешь помочь… Просто выкупи меня. Внеси за меня залог.

— Какой залог?

— Деньги. Полсотни авр. Мне тут сказали… знающие люди. Это как взятка, только законная. Залогом называется. Под залог меня отпустят. Ты ж потянешь отдать за меня такие деньги?

Он отстранился, заглядывая мне в лицо. Ни с того, ни с сего вспомнился Пепел — как он не более шестой четверти назад точно так же смотрел на меня, с абсолютно таким же искательным испугом в таких же невозможно расширенных глазах.