Золотаюшка
Шрифт:
— Ну чего тебе, бессонница? Ох, Наталья ты, Наталья… Опять сторожишь мои золотые сны? Опять рассказывать, что снилось?
Там, во сне, открывались просторы, и он плыл в них вместе с самолетом, а здесь была узкая комната, из которой ни он, ни жена, ни вещи никуда не сдвинутся на ночь глядя.
Он крякал и смотрел на черные окна..
— Который час?
За стекла держалась ночь с белыми зимними звездами, и через открытую форточку слышались натужные рабочие звуки: рядом строили новый квартал, и каждую ночь под самым окном громко тарахтел движок,
Движок… Мерный стук мотора мостового крана…
Так вот почему уже которую ночь ему снятся самолеты и он путешествует по земному шару!
Пылаев усмехнулся, обнял Наталью за шею одной рукой, прижал ее голову к своей груди, а свободной рукой нашарил сигареты.
— Ну, говори, почему не спишь и другим спать не даешь? Или… есть уже?!
Она поняла, отрицательно покачала головой и, засмеявшись стыдливо, поцеловала в щеку.
— Да нет, Ванечка! Ты просто забыл. Ведь у тебя сегодня последний день работы…
Отпуск!
Он помнил об этом, потому, наверное, и спалось так крепко.
— Да… Верно.
Пылаев снова, уже мысленно, поднялся в самолете над громадой Железной горы, увидел, как внизу по длинным террасам разбегаются цепочкой огни, как в карьерах беззвучно вгрызаются в ее бока ковши экскаваторов и от каждого отходят груженные породой составы. А вокруг — степь, потонувшая в туманах, трубы завода и улицы города около зеленой ленты полноводной уральской реки. Он молча курил, с нежностью гладил женины распущенные мягкие волосы, трогал ладонью ее озябшее плечо и плотно чувствовал сбоку теплое, дышащее тело. Ему казалось, уже не самолет, а дом поднялся с земли и летит вместе с этой комнатой и со всем, что в ней есть, туда, к его рабочему месту, к экскаватору, где сегодня он, Пылаев, отгрохает смену последний раз перед отпуском. И он повторил:
— Да. Уж это верняк!
Последний раз он ухарски хлопнет по спине сменщика Веньку Рысина, кивнет на машину с хоботом: мол, не ломай — гора большая, и — привет!
И он в третий раз подтвердил, уже самому себе:
— Да. Уж это верняк!
Пылаеву представилось грустное лицо сменщика Веньки, по кличке Сонная Рысь, увальня и стойкого холостяка, того самого Веньки, который, шепеляво похваляясь, напророчил:
— Мотанем ко мне в Реченск в отпуск! У нас там… знаешь, какие королевы? Кадры женской красоты. Во — девки! Познакомлю и оженю!
Действительно… Поехал, познакомился, и закрутилась там вся эта его пылаевская женатая карусель.
Он не жалуется, хоть и попалась ему не королева, а вот просто Натальюшка, роднее которой не сыскать.
Сейчас он с нежностью гладил ее по голове, как маленькую, и слушал ухом ее дыхание, чувствовал телом ее тело, давно уже привыкнув к тому, что она вся — его, человек, жена, и что она в его доме навсегда.
Всматриваясь в ее молочной белизны лицо с черными преданными глазами, слушая доверчивый шепот — днем и по ночам: мол, ты «устаешь у меня», «уработался»,
Впрочем, был вихрь. На шумных свадьбах, которые они с Натальей отыграли три раза, он был откровенно счастлив и казался сам себе героем: в Реченске — у ее родителей, в Верхнеуральске — у своей родни и здесь, в Железногорске, когда созвал друзей и знакомых — полгорода, как ему казалось.
Наталья положила ему кулачок на широкую грудь, оперлась на него подбородком:
— Ну, поспи еще. Я не буду мешать.
Он закрыл глаза и вздохнул. Да, все на месте, и никуда им друг от друга не уйти.
В голове мешались обрывки видений, воспоминаний, сон не шел, и Пылаев решил просто так лежать до рассвета и нежиться в тепле. Только назойливо вставали перед глазами гора, экскаватор и сине-розовые отвалы железной руды, да еще ручка рычага в холодной, пропахшей машинным маслом кабине.
— Слушай, королева… Что же ты замолчала? — хрипло произнес он. — Давай поговорим, раз уж разбудила.
Наталья притулила свою голову ему под мышку и оттуда, из-под руки, слышался ее тихий голос:
— Давай, Ванечка. Ну вот… куда поедем?
Он ответил не сразу. Год как они женаты, и это был первый отпуск в его жизни, который они будут проводить вместе с женой. Он еще и сам не знал, как и где они будут его проводить. Конечно, весело было бы бухнуться в море, которого он еще ни разу не видел, загорать на солнечных пляжах, есть шашлыки и пить вино с каким-нибудь генацвале в обнимку… Но ведь зима… Или просто сесть в поезд — и давай катайся дни и ночи по всей стране, по городам и селам… А потом сойти где-нибудь на станции, в каком-нибудь красивом месте, чтоб леса и озера кругом и шалаш на берегу. Наталья у костра ждет, а он окуней и щук ей на сковородку играючи бросает. Вот хохоту! Но ведь зима…
А еще лучше… Но он не успел подумать о том, что «еще лучше», Наталья беспокойно заворочалась и снова спросила:
— Так куда же мы поедем, а?
— Не знаю. Поедем, куда хочешь.
— К морю, на юг! Туда все люди ездят!
— Чудачка! Кто же зимой на море загорает?
Да, действительно, зимой все курорты закрыты и на морских берегах людей-то всего раз-два и обчелся.
Вот в прошлом году, когда он был еще холост и отпуск по графику ему выпал на лето, можно было бы двинуть к морю, но он послушался Веньку Рысина и пропылил целый месяц в Реченске…
А сейчас куда зимой двинешь? На родину, в Верхнеуральск, к бате с матушкой в гости. Там — раздолье, уютные сугробы, горячая деревенская печь, бражки вдоволь, да и дружки в каждом доме, не считая родни.
Начал издалека, как бы раздумывая:
— Верхнеуральск рядом… Чем не курорт? Батю сколько времени не видал.
— Как хочешь… А только я тебе вот что скажу. И я ведь тоже больше года родителей не видела!
— Ну, началось… Обиделась. Я же это просто так сказал. А вообще-то надо еще день отработать. Тогда и решим.