Золотаюшка

Мелешин Станислав Васильевич

Слышался хохот и визг девчат, громкие выкрики парней, плясовые гаммы аккордеона, и чей-то очень веселый мужской голос лихо орал в небо, словно оповещая вселенную:

Никто тебя не любит так, как я! Никто не приголубит так, как я! Никто

не поцелует так, как я! И-эх! Любимая, хорошая моя!

Моторок было много. Они исчезли, и после них, горделиво летящих по воде, оставались быстро стихающие волны. Костя посмотрел на покачнувшийся борт своей лодки и с сожалением отметил, что у него уже устали руки от весел.

Женя ела помидоры.

Дымное красноватое солнце всплывало над заводом, отражаясь, качалось на сквозной белесой воде, вода там становилась темной и синей; солнце дробилось на густые лучи-линии, которые плыли, смешивались, загорались посередине отражения яркой звездой-искрой и ленивыми золотыми лопухами покачивались на воде от берега до самого горизонта.

Еще Костя подумал, что все вокруг похоже на мир, беречь который каждый день призывают газеты, и еще есть другой, личный мир, куда он устало сейчас ведет лодку.

Это одно и то же.

Их обогнал кренящийся парусник, на полотнах которого была цифра «88».

Женя громко читала какие-то стихи. Костя вслушивался.

Ты мной приговорен к любви На много, много лет…

Ее чистый девичий голос звучал как заклинание:

Отныне это наши дни. В них больше «да», чем «нет».

В мирной большой тишине рабочего города раздавался ее голос, который словно вещал от имени всех женщин земли:

Любовь

переживет века Не без смертей и войн…

Костя думал о том, каким будет этот воскресный день: просто времяпрепровождение или ожидание чего-то серьезного; скажет он Жене, которая сегодня была очень красивой, что она ему нравится и что вообще не мешает им взять и пожениться, чтоб каждый день быть вдвоем.

И пусть плывет себе где-то белый красивый пароход, о котором Костя мечтал, а ему здесь, на лодке, хорошо рядом с Женей и никого нет, а там, наверное, много разных неудобств и жара на железной палубе.

— А знаешь, Женя… Ты красивая.

Вода наплывала на лодку, как голубое полотнище, раздвигалась у бортов, ныряла под корму.

Костя смотрел на город, на завод, на берега, на далекие дома с солнцем в каждом окне и чувствовал, как в груди его поднималось то хорошее ощущение полноты жизни, которого так не хватало ему в последнее время. В его душе возникало равновесие, когда самое трудное: и мечты, и грусть, и тоска, и отчаяние — прошло, сгорело, рассеялось как дым и впереди — все только хорошее.

Конечно, на заводе, в цехе, положение выправится, и его печь выдаст стране сталь…

Лично он твердо знает, что любит работать и ему нравятся люди, и сейчас он сможет спокойно ответить на главный вопрос о смысле жизни, который еще вчера не давал ему покоя.

Он посмотрел, на Женю, на завод, смахнул ладонью пот со лба, удивился и восхитился, и почувствовал горячее дыхание брони домен, ровный гул рабочего шума, и вдруг ощутил себя частицей рабочего класса страны, и еще ощутил себя причастным к жизни и воскресной мирной толчее на берегах реки.

И за все это он должен быть в ответе.

И этим радостным, ласково-тревожным чувством, которое он испытывал первый раз в жизни, он приговорен к любви на много, много лет.