Золотаюшка
Шрифт:
Костя вскрикнул, радуясь, что увидел ее, что случилось так, как он хотел. Радуга вымахнула на чугунном фоне неба, яркая, с желтыми, синими, зелеными, красными обручами, которые светились насквозь и наполовину ушли в землю. Все это походило на праздник, и Костя любовался этим нечастым в городах зрелищем, как маленький.
И вдруг он увидел Женю.
Она выходила из радуги, как из ворот, и было в этом что-то необыкновенное и сказочное, и Женя была какая-то необыкновенная. Она шла одна, шла торопливо по проспекту, по направлению к его окну, и махала
Выпорхнули откуда-то воробьи и стремительно пролетели мимо глаз Кости, близко-близко, круглыми серыми камнями.
И снова вдруг пошел дождь. Полилась с неба светлая тяжелая дождевая вода. Пошла надолго, заливая воздух.
Костя увидел, что Женя побежала, и еще увидел бегущих по площади людей. Дождь растрепал радугу у него на глазах, она погасла, воздух набух водой, и дома стояли как погруженные на дно. И бежали кругом люди. И Женя бежала. Бежала к его подъезду, и вода била ее по голове и спине и путалась в ногах.
Костя набросил на себя пиджак и скатился вниз по лестнице.
Женя вбежала в подъезд и, увидев Костю, схватила его за рукав. Она всматривалась в него блестящими синими глазами, а от нее веяло теплом, пахло дождем и травой. Вымокшая, в светлой куртке с молниями-застежками, в черной юбке, туго облегающей бедра сильных ног, она сняла с волос красную косынку, и они, черные, красиво упали ей на шею. На загорелых круглых щеках, когда она говорила, образовывались две ямочки у рта, и у нее сразу улыбались глаза и чуть припухшие губы. Она сказала ему доверительно и устало, с затаенной болью и страхом:
— Слушай, Костя! Я поругалась с отцом и вообще… ушла из дому.
Губы ее чуть подрагивали, а синий взгляд ее распахнутых больших глаз, опушенных ресницами, был проникновенным и милым.
Костя весело засмеялся и хотел похвалить: мол, давно пора, но Женя остановила его, положив мягкую маленькую руку на плечо.
— Ой, не спрашивай, потом! Помоги донести чемоданы. Я к Тамаре жить перебралась. Пойдем.
Костя не стал ни о чем расспрашивать. Он смотрел на Женю, на ее чистое круглое лицо, волосы, красиво обрамляющие шею, и ловил ее растерянный взгляд, который спрашивал: «А ты хороший товарищ? Ты не подведешь?»
Костя не подведет. Он размашисто шагал, и Женя поторапливалась, догоняя его, и они шагали вместе, словно оба бежали из дому и вот идут за чемоданами, в которых невесть какое богатое приданое.
В одном из подъездов около Жениных чемоданов дежурил ее младший братишка. Белобрысый и конопатый, он одиноко стоял около них и горестно всхлипывал.
— Иди домой, Гена! Ну-ну… Я скоро приду.
Гена утирал нос кулаком и бормотал:
— Мамка плачет, папка ругается…
Женя обтерла его лицо платком и засмеялась:
— А ты-то чего разревелся?
— Да это я так…
— Ну, беги домой!
Костя подхватил чемоданы, и они пошли по проспекту вниз, к заводскому пруду, где жила Тамарка, подруга.
— Ну вот. Теперь я… одна, — задумчиво вздохнула Женя.
— И как же ты будешь дальше жить?
Женя не слышала его вопроса.
Костя пожалел, что сам он пока не самостоятельный и нет у него своей комнаты. Он представил себе, что она есть, отдельная, в зеленом квартале, где-нибудь там, за последней остановкой трамвая. Вместо Тамарки он прямиком бы привел сейчас туда Женю с ее чемоданами, и, вообще, это было бы здорово! Например, он приходит с работы «усталый и на лбу морщинка залегла», как поется в одной старой песне, а Женя встречает его в дверях, и подает пушистое полотенце, и смотрит на него своим синим взглядом…
— Слушай, Костя! Пойдем завтра на пруд? Уедем далеко-далеко… На целый день! Ты достанешь лодку?
Костя взглянул на Женю, увидел молочно-белые зубы, улыбку, чуть припухшие губы и две ямочки на щеках, вздохнул, вспомнив о белом пароходе, который уплывал без него, и согласно кивнул.
На водной станции утром Костя выстоял в очереди целый час и взял напрокат легкую, покрашенную розовой краской лодку с большими тяжелыми веслами. До самого вечера это их с Женей дом и корабль.
Предстоял очень приятный жаркий воскресный день.
Было людно и шумно около воды. Жители купались и загорали и играли в мяч на песчаной косе с кустами, именуемой заводским пляжем.
Голые малолетние граждане, окружив Костю, плаксиво упрашивали: «Дяденька, прокати! Ну, дяденька…»
«Дяденька» катал этот взвизгивающий от восторга детский сад около берега, пока не пришла Женя.
Она была одета легко: красное без рукавов ситцевое платье в горошек, волосы прихвачены косынкой, на ногах босоножки. В руке она держала сетку, полную помидоров. Он смотрел на улыбающуюся Женю, на ее крепкое тело, и сердце у него екало от ожидания чего-то необыкновенного и волнующего…
Город медленно отступал назад, многоэтажные белые дома на берегу чуть покачивались в знойном мареве, и стены, окна и крыши, отраженные в голубой воде, дробились, расплывались и смывались волной от лодки, которую ходко вел Костя, направляя на широкий водный простор к солнцу.
Солнце било по голой спине, он ритмично взмахивал веслами и любовался городом, босоногой Женей, жмурившей глаза от солнца, и темным заводом на другом берегу, с трубами и дымами, отражающимися в воде.
На душе хорошо, потому что вода и небо, да еще город на берегу чем-то напоминал и Венецию.
Они плыли, он смотрел на Женю, и ему хотелось поцеловать ее в губы, а потом уж плыть, но вокруг был народ, и нужно было работать веслами. Впереди еще целый день, их день, и уж чего-чего, а нацеловаться они успеют вдоволь.
Им никак не удавалось остаться вдвоем: город и люди окружали их со всех сторон. Жене было жарко. Ей хотелось снять платье и понежиться в купальнике, но было стыдно, и она терпела.
А тут еще откуда-то будто вынырнула, появилась лодка с мощным мотором. Она неслась быстро, рокотала, раскраивала водную голубую целину, отчаянно разгонялась, будто вот-вот зароется в глубину.