Золото бунта, или Вниз по реке теснин
Шрифт:
Все так долго, так долго!.. Другие барки убивались — моргнуть не успеешь. Ему казалось, что барка — трах!
Он — прыг! И уже на скале! А еще полжизни должно пройти, прежде чем барку плотно прижмет к камню!
Осташа оглянулся — и никого из спасшихся не узнал. Все были одинаковы: просто хрипящие мокрые люди. Осташа успел еще перекреститься, даже успел вспомнить «Отче наш», но не долгим бормотанием слова за словом, а разом все: не как молитву, а как икону. И тут барку наконец прислонило, прижало к скале плашмя — словно приклеило. Из щели выбило пенные буруны. Полоса блестящего черного
Он оглянулся через плечо: длинная черная полоса борта была уже пуста. Несколько бурлаков, схватившись за обломки, плыли от бойца прочь. Осташа не смог сосчитать, сколько человек плывет, — забыл счет, как деревенский дурачок. Пена завертелась на досках борта, потом борт перехлестнули прозрачные волны, а потом он весь ушел под воду и растворился, только еще какое-то время из-под воды выбуривало кучи пузырей. На скале осталось висеть прямоугольное полотнище оторванной кровли палатки; оно за что-то зацепилось углом и громко брякало о камень.
Вот и не стало его барки. Пропал труд Кафтаныча. Отныне не быть уже Осташе непобедимым, как батя, сплавщиком… Он сам убил свою барку. Чем теперь он лучше Колывана?
— Прости, батя… — шептал Осташа трясущимися губами.
Теперь все надо начинать заново. Ничего в будущем нету. Он снова — никто. Даже хуже, чем никто, потому что его еще пекла совесть. Нет, не пекла, а сдавила, защемила и расплющила, словно он все-таки угодил меж баркой и скалой… И ведь совсем чуть-чуть оставалось до победы — всего-то боец Дыроватый, и боец Плакун, и боец Гребешок, а дальше Чусовая выбегает из камней! Ну чего же бате стоило увезти эту дьяволову казну на пятнадцать верст ниже!..
— Осташка, не падай! Руку давай!.. — вдруг услышал Осташа чей-то рыдающий голос.
Он едва не сорвался со своего выступа. Повернувшись в другую сторону, он увидел Никешку, который тоже висел на скале, только немного подальше и повыше. Никешка тянул Осташе руку.
— Ты… Ты как здесь?.. — потеряв голос, спросил Осташа.
— Дак ты прыгнул, и я… Руку давай!..
— Дурак! Дурак!.. — закричал Осташа и едва не заколотился лбом о камень. — Ты почему не поплыл, как другие?.. Поднырнул бы под струю — а там десять сажен и берег!.. Ты зачем за мной прыгнул, дурак?!.
Осташа не боялся скалы. Все мальчишки лазали по скалам — по тому же Дождевому бойцу в Кашке. Но Никешка всегда был толще, неуклюжее прочих, всегда ползал хуже, медленнее, всегда трусил и, бывало, ревел. А однажды он слетел так, что расшибся в кровь и едва не убился, и батя — единственный раз! — врезал Осташе по загривку: зачем мучаете Никифора, если он вам не ровня?..
— Руку давай! Не
— Да сам я!
Осташа быстро и ловко вскарабкался к Никешке, встал во весь рост, прислонившись спиной, и оглядел створ.
Маленькая лодка с двумя человечками плыла уже мимо Башни, примериваясь зачалиться на шорохе перед Гусельным. Конечно, это были Чупря и Колыван. Конечно, они видели Осташу и Никешку посреди стены бойца.
— Ты со мной дальше не полезешь! — отрезал Осташа.
— Дак как же… — растерялся Никешка.
— Нет! — заорал Осташа. — Нет! Ты на себя посмотри! Ты же меня вдвое тяжельше! У тебя же брюхо на аршин вперед торчит! Ты же сорвешься, свалишься!..
— Куда ты, туда и я, — опасливо ответил Никешка. — Я ведь уж говорил тебе…
— Нет! — Осташа застучал в камень кулаком. — Ты детство наше вспомни — кто с Дождевого падал? Стой здесь! Держись и стой! Я до Рассольной сбегаю — веревку тебе принесу!..
— Я столь долго не выстою…
— Стой! Держись! Сгинешь ведь со мной!.. Нам еще десять сажен вверх!..
— Да я ж посильнее тебя буду… Долезу…
— Здесь не мешки таскать надо! Сорвешься! Стой!.. Никешка помолчал.
— Я за тобой полезу, — тихо ответил он.
Они стояли как приколоченные к стенке. Осташа заскрипел зубами. Ну что ему делать?..
— Я тебя сам скину, — предупредил он. — Выплывешь…
Никешка начал потихоньку отползать в сторону.
— Не дамся, — предупредил он. — Лезь давай… Я за тобой.
Не было времени убеждать Никешку. Не успеют они забраться на вершину раньше Чупри с Колываном, им конец. Столкнет их Чупря, это верно.
Осташа развернулся так легко, словно стоял в своей избе на лавке. Он пауком быстро вскарабкался на сажень и остановился, оглянулся. Никешка лез. Осташа, прищурившись, рассмотрел скалу, наметил путь и взобрался еще на пару саженей. Он совсем не боялся. Никешка пыхтел, полз позади и внизу. Осташа поднялся еще и замер. Дальше шло самое трудное.
Вот дотуда он еще залезет, это можно… Оттуда… Оттуда, если на пальцах повиснуть, можно вон на тот выступ. С него почти дорожка… И все. Больше некуда. Всего с аршин остается до свисающего елового корня — а как добраться? Прыгнуть?.. Он бы прыгнул. А Никешка?..
— Никифор Константиныч, Христом богом молю тебя, останься тут, — дыша в камень, сказал Осташа, не оглядываясь. — Я смогу дальше, а ты — нет. Там прыгнуть придется, и для того надо чуть присесть. Я-то присяду, а у тебя — брюхо… Я ведь не со злости, не с досады… Я за тебя боюсь… Ну как я бабе Груне в глаза посмотрю?
Никешка засопел совсем рядом.
— Ты прости, Остафий Петрович, — тихо ответил он, — раньше надо было бояться… Я здесь не устою. Я тоже прыгну. Давай, давай вперед. Давай, пока силы не кончились…
Осташа злобно полез вверх. Почти не примериваясь, он сунул пальцы в щель и качнулся над пропастью, перелетев на выступ. Потом по мшистой, покатой полочке поднялся до последнего уступа. Дальше надо было прыгать и хвататься за корень. Вершина скалы была совсем близко.
Осташа ждал. Он был готов к тому, что услышит крик, а потом всплеск, но услышал над ухом тяжелое сопение.