Золото бунта

Иванов Алексей Викторович

Никешка ошарашенно таращился на Осташу.

— Пойду по нужде, — жестко сказал Осташа, вставая. — А ты набери водички в котелок наш, поставь в угли. Хоть отвару горячего попьем, пока бабы завтрак сготовят.

Ему не хотелось, чтобы Никешка расспрашивал, когда и как Конон Колывана приговорил.

Осташа зашел в лес поглубже и вдруг услышал в тумане какую-то непонятную возню чуть дальше по склону.

Ближайшая елочка затряслась, нагнулась в сторону, и через нее прямо в руки Осташе упало какое-то мелкое лесное

чудище — мокрое и ледяное. Осташа подхватил его, отодвинул от себя — и узнал колывановского Петруньку. Хотя узнать его было трудно: лицо у мальчонки было черное, как у удавленника. Петрунька бессильно обвис в руках у Осташи, не сказав ни слова.

Осташа сгреб его в охапку и ломанулся к костру.

— Это что за лешачонок с тобой, сплавщик? — весело загомонили бурлаки, но осеклись.

Осташа поставил Петруньку у костра, но мальчишка не держался на подламывающихся ногах, падал. Он был босой, в одной рубашке и штанах, насквозь сырых и заледеневших.

— Держи его! — рявкнул Осташа ближайшему бурлаку.

Бурлак приподнял Петруньку под мышки, а Осташа сволок с мальчишки одежу. Вид у Петруньки был страшен.

— Матерь божья!.. — по-бабьи охнул кто-то из бурлаков.

Спина и ягодицы у Петруньки были во вспухших багровых рубцах. На ребрах вздулись опухоли и кровоподтеки. На руках и на бедрах друг на друга лезли си-нячищи. Половина лица была блекло-черно-рыжая от старых побоев, другая половина — ярко-черно-сизая от свежих. Глаза — как щелочки, бровь рассечена. Петрунька болтался в руках у бурлака, словно щенок.

— Никешка, водки принеси и мой армяк! — заорал Осташа.

Водки на донышке еще оставалось в том штофе, что не допили Логин и Федька.

Кто-то из мужиков уже протягивал Осташе свой зипун.

Осташа завернул Петруньку в зипун и опустился у костра, держа мальчонку на коленях. Глаза у Петруньки оставались закрыты. Подскочил Никешка, протянул штоф, обомлел:

— Да это ж Петро!..

Осташа сунул горлышко штофа Петруньке в рот и вылил водку. Петрунька сглотнул ее, как молоко из мамкиной титьки.

— Силен мужик, — серьезно сказал Платоха Мезенцев.

Петрунька лежал без движения — и вдруг открыл глаза, почуяв в животе взрыв огня. И тотчас его начало колотить.

— Что за малец? — тихо спросил Корнила у Никешки.

Оказывается, почти все бурлаки уже толпились у костра.

— Да из деревни нашей, из Кумыша… — пояснял потрясенный Никешка. — Колывана Бугрина младший сын…

— Колывана? Какого Колывана?.. Который сплавщик, что ли?.. — изумленно загомонили бурлаки.

— Живой ты? — наклонился над Петрунькой Осташа. — Тебя как сюда вынесло-то?..

— Его ув-видел… — продолжая трястись, спаленным от водки голосом просипел Петрунька и указал глазами на Никешку. — П-п-побеж-жал з-за н-ним… Ку-ку-кумыш переп-плыл… К те-тебе бе-беж-жал…

— Почто? — тихо

спросил Осташа. Бурлаки вокруг замолчали, ожидая ответа.

— Ба-батька вчера… сказ-зал ка-караванному… что нынче… уб-бьет тв-вою ба-барку… — проклацал зубами Петрунька.

Осташа обвел бурлаков ненавидящим взглядом. Они все слышали. Колыван их тоже приговорил.

— Чего столпились? — зарычал Осташа. — Идите по делам своим!

Ни единый человек ему не ответил, ни единый не отвел глаз.

Осташа вскочил и с Петрунькой на руках побежал в лес.

Он остановился за елками, тяжело дыша.

— Как убьет? — спросил он Петруньку. Мальчишка, спеленутый зипуном, не шевелился, только глядел умоляюще и виновато.

— Он-н н-на я-якоре… за-за К-кликуном вс-станет… Тв-вою ба-барку толкнет н-на Раз-збойника…

Осташа застонал сквозь стиснутые зубы, по-волчьи запрокинув лицо к небу. Душа его вытянулась и истончилась, будто сверху сквозь горло кто-то высасывал ее из Осташиной груди. Петрунька затрепыхался, но Осташа только крепко прижал его к себе.

— П-прости… — прошептал Петрунька.

Левой рукой притиснув парнишку к груди, Осташа схватил себя за лицо и стал мять скулы, нос, лоб, точно вминал в себя эту страшную мысль: ему не пройти Разбойник отуром. Ему никогда не доказать батину правду. Все зря. Колыван победит.

— Ладно, ладно… — обморочно забормотал Осташа и для себя, и для мальчонки. — Ладно… — Он подхватил Петруньку другой рукой и стал качать, как младенца. — А тебя-то кто так уделал? Воры?..

— Н-не было воров… Их ба-батька придумал… С-сам он всех н-н-нас бил… У-узнал, что ты-ты Н-неждан-нку… с-с-с… с-сп-п… В скит ее отп-правил… До-до П-прошки…

— Что ж она там — повесилась?

— У-убеж-жала…

— Куда?

— Н-не знаю… Я с-сам из до-дома убеж-жал… К те-теб-бе…

— Ну что мне делать с батькой твоим? — с мукой спросил Осташа у Петруньки. — Что мне делать с тобой? Что с бурлаками делать, с собою?..

— П-прости…

— Заладил: «прости», «прости»!.. — сорвав сердце, крикнул Осташа и напролом сквозь ельник пошагал обратно к костру.

Его молча ждали. Он сел на прежнее место и снова пристроил Петруньку на колени, чтобы мальчонка отогревался от огня.

— Что скажешь? — наконец спросил Корнила Нелюбин.

— Ничего, — буркнул Осташа.

— На одной барке идем… Где ты — там и мы. Осташа упрямо смотрел на угли.

— Мы еще посмотрим, чья возьмет! — вдруг заорал он и поднял на народ бешеные глаза. — Я тоже сплавщик! Тоже не из шишки выковырян! Боится кто — не держу!

Оказывается, все бурлаки сидели вокруг костра, как на ночных пересудах. И вот один не торопясь встал, встал второй, третий, пятый… Они разошлись по полянке и скоро небольшой толпой вернулись обратно, уже плотно одетые в зипуны и перепоясанные.