Золото Дункеля
Шрифт:
Заместителем Круглова, как и предсказывал Брюс, приказом председателя губернского Чрезвычайного комитета, был назначен Павел Калюжный – тот самый «сухарь» из приемной, которому Круглов мысленно подбирал «экзекуцию» на передовой. Он действительно оказался незаменимым парнем – без лишних слов организовал сбор к походу, подробно доложил о готовности отряда, ввел Круглова в непростую оперативную обстановку губернии. Последнее происходило уже вечером, в пустом полутемном кабинете. Они сидели за столом, друг против друга, склонившись над разложенной
Калюжный докладывал негромко, короткими, но емкими фразами рапорта. Круглов слушал внимательно, но не бесстрастно. Сводку о предполагаемом количестве на освобожденной территории дезертиров, бесчинствующих в районе бандах и уголовщине, процветающей в разоренных войной городах и деревнях, комэск выслушал, хмурясь, но сдержанно; лишь однажды из его уст вырвалось нечто, похожее на возмущение. Но когда замком упомянул, что к успехам Красной армии местные жители относятся далеко не однозначно – немало было и тех, у кого в колчаковской армии служили мобилизованные родные и близкие, – Круглов вдруг изменился в лице:
– Шкуры колчаковские! Контра недорезанная! – Кулак комэска, словно кувалда, потряс стол. – Бить их надо, а ты здесь докладки пописываешь – интеллигенция! Чем вы вообще занимаетесь!..
Ни один мускул Калюжного не дрогнул. Молча, с каменным выражением он смотрел на замелькавшую перед носом руку комэска, готовую схватиться за рукоятку шашки, и молча ждал, когда красный командир успокоится.
Через пару минут, потрясших комнату вулканом крутых выражений, Круглов выдохся. Глаза их встретились: Калюжный смотрел спокойно, с достоинством. Круглов смутился. В непонятном ему спокойствии он вдруг почувствовал волю и скрытую силу. Это вызвало уважение. Сопя, он опустился на стул:
– Ладно… К присутствующим это не относится…
Ночевать остались здесь же, в кабинете, на неизвестно откуда принесенных койках. Легли рано – еще не было двенадцати; вставать предполагалось в пять утра.
Но заснул Круглов не сразу. У противоположной стенки мерно сопел заместитель. «Странный парень, – думал Григорий, глядя в потолок. – Кажется, серьезный. Хоть из “интеллигентов”, но – поладим… Вот только его чертова неразговорчивость! За день так по душам и не поговорили, все по службе, да по-казенному… Хоть бы о себе рассказал, что ли! Только и узнал, что родители из докторов, да что колчаковцы казнили их за сочувствие красным. Оттого, видать, и замкнулся. Злой небось на беляков… Хотя и то ладно, в душу не лезет, да и о деле забыть не дает! Студент… Зря я все-таки на него наехал…»
Круглов отвернулся к стенке и закрыл глаза.
«Брюс говорил, что он “революционер со стажем”… Как может быть, матросы-папиросы? Большевик, что ли? Вот Брюс – большевик, из старых… По-всему видно. Сильный мужик, хоть и ростом не велик!»
И он подумал о неожиданном повороте судьбы, бросившей его на поиски неизвестного штабс-капитана; о Брюсе, говорившем о «задании республики», об ответственности,
Потом подумал, что все это неспроста – Дункель, поручение Брюса, Глуховка, Чалый, скорая, неожиданно наметившаяся встреча с матерью, младшим братом, родными местами… Григорий приятно потянулся…
Разбудила Круглова чья-то рука. Комэска открыл глаза.
– Пора, товарищ Круглов, – негромко сказал незнакомый голос. – «Фаэтон» уже у подъезда.
Григорий кивнул и приподнялся на локти: Калюжный натягивал гимнастерку.
– Пора так пора… – Круглов откинул одеяло и сел на край койки. Посмотрел в окно – было темно.
На запасном пути станции, под уныло светящемся фонарем, их ожидал фыркающий парами паровоз с прицепленным к нему одиноким вагоном. У подножек стоял военный, беседуя с пожилым машинистом, потирающим руки темной маслянистой тряпкой. Разглядев вышедших на свет людей, военный что-то сказал ему, и тот, кивнув, поспешил к паровозу.
– Готов? – не здороваясь, спросил Павел мужчину в шинели.
– Готов, – закивал тот.
– Кто-нибудь еще едет?
– Нет. Приказано вас одних.
Калюжный повернулся к командиру:
– Проходите, Григорий Михайлович, отравляемся…
Устроились в купе рядом с местом проводника. Круглов забросил мешок на верхнюю полку и прошел к окну. Едва опустил стекло, вагон дернулся; послышались скрежет колес, шипение вырвавшегося на свободу пара, длинный, заглушивший округу гудок, и тяжело, нехотя состав сдвинулся с места.
– Окно лучше закрыть – продует, – послышалось за спиной Круглова. Он обернулся: Калюжный деловито снимал шинель.
– В первый раз еду в пустом вагоне, матросы-папиросы, – усмехнулся комэска. – Как буржуй!
Он опустил стекло, за которым уже мелькали огни станции, и спросил:
– Сколько ехать? Помню – часа четыре?
– Четыре и будет. – Павел свернул шинель и подложил как подушку к стенке под окном. – Самое время поспать.
– Может, покурим?
– Нет, лучше спать.
Круглов сел напротив.
– Ты, что же, некурящий, матросы-папиросы? Что-то я ни разу не видал тебя с махоркой.
Калюжный стал укладываться:
– Некурящий. Ни разу и не пробовал.
– Эка какой чистенький, правильный весь… – съязвил Круглов, доставая кисет. – Неужто революционеры такими бывают?
– Бывают.
– И что же, «вождь мирового пролетариата» тож не курящий?
– Говорят, не курит…
– Быть того не может! – Круглов недоверчиво поглядел на растянувшегося заместителя и облизнул цигарку.
– Может, – ответил парень, закрывая глаза. – А курить лучше в тамбуре.
– Это чтобы тебя не обкурить?