Золото императора
Шрифт:
Конечно, в словах Лупициана крылась определенная недоговоренность. Уж очень трудно было определить, какая часть зарытых сокровищ принадлежала Валенту, а какая — мятежным патрикиям. Но Софроний, завороженный золотым дождем, готовым пролиться на его голову, решил не обращать на подобные мелочи внимания.
— А чем я могу тебе помочь, высокородный Лупициан?
— По моим сведениям, — начал осторожно комит, — гунны вытеснили готов из Причерноморья.
— Твои сведения устарели, — покачал головой Софроний. — Баламбер разгромил не только готов, но и русколанов, а теперь его передовые отряды находятся уже на Дунае. Император Валент внял мольбам рексов Сафрака и Алатея и позволил жалким остаткам некогда могучего племени поселиться на землях
— Милосердие божественного Валента воистину безгранично, — возвел очи к потолку Лупициан, — но, надеюсь, он понимает и опасность создавшегося положения.
— Разумеется, — подтвердил Софроний. — На днях император покидает Константинополь и отправляется в Антиохию. Но ему нужен верный и опытный человек, который способен в случае нужды остановить гуннов на границах Фракии.
— И такой человек у императора есть, — подсказал озабоченному префекту Пордака. — Я имею в виду комита Лупициана, чей опыт и глубокие познания в воинском деле никто пока не подвергал сомнению. Почему бы тебе, сиятельный Софроний, не подсказать магистру Петронию, тестю императора, что более подходящего кандидата, чем комит Лупициан, божественному Валенту просто не найти. Я тоже готов послужить императору, ну хотя бы в качестве нотария. В конце концов, мой опыт наверняка пригодится комиту Лупициану и викарию Максиму, главе гражданской администрации Фракии.
— Пожалуй, — задумчиво проговорил Софроний, косо поглядывая на гостей. — Я, конечно, не могу дать вам гарантий, но сделаю все от меня зависящее, чтобы император принял мудрое и взвешенное решение.
— А мы в свою очередь обещаем, сиятельный, что твои интересы будут соблюдены в полной мере, — заверил префекта комит Лупициан.
Если бы Софроний был глупым мальчишкой, каковым его считает Лупициан, то он, конечно, поверил бы комиту. Но тридцать три года, прожитые в кругу благородных мужей, научили префекта не доверять никому, кроме самого себя. Вопрос был слишком важным для Софрония, чтобы пускать его на самотек. Золото патрикия Кастриция могло разом разрешить очень многие проблемы, волнующие префекта далеко не первый год. К сожалению, у него под рукой не имелось человека, которому он мог бы довериться в столь важном деле. За исключением разве что Целестины. Софроний никогда не был влюблен в эту женщину, но всегда отдавал должное ее уму. Именно благодаря Целестине ее первый муж Кастриций сумел сохранить свое богатство, которое само просилось в руки Гермогена и Петрония. К сожалению, у патрикия не хватило ума, чтобы оценить старания ловкой жены, водившей за нос двух самых близких к императору Валенту людей.
Проводив гостей, Софроний направил свои стопы на женскую половину. Целестина, несмотря на то что солнце стояло в зените, только-только вынырнула из сладкой паутины сна и теперь с помощью служанок совершала почти священный обряд омовения своего слегка располневшего в последние годы тела. Появления мужа она словно бы не заметила. Софроний какое-то время любовался процессом, но жара в крови не почувствовал, что его слегка огорчило. Важный для него разговор следовало бы начать с ласк, на которые столь охоча Целестина, но, будем надеяться, она наверстает свое с помощью смазливого юного раба, скромно стоящего поодаль и наблюдающего за хозяйкой горящими от похоти глазами.
— У тебя что-то важное? — изволила наконец обратить внимание на мужа благородная Целестина.
— Слишком много ушей, — поморщился Софроний и толкнул кулаком в шею смазливого раба. На Целестину его жест не произвел никакого впечатления, ибо она целиком была поглощена собою.
— Ты не мог зайти позднее?
— Речь идет о золоте твоего первого мужа, патрикия Кастриция, — негромко, но веско произнес Софроний.
Целестина подняла голову и впервые за время разговора с интересом посмотрела на мужа. Золото было истинной страстью благородной патрицианки, а все остальное, включая любовников, являлось всего лишь
— Слышала я об этом Пордаке, — задумчиво проговорила Целестина, — проходимец, каких поискать.
— Именно поэтому я хочу, чтобы ты навестила своих родственников в Маркианаполе, — ласково улыбнулся ей Софроний.
— Но у меня нет там родственников, — нахмурилась Целестина.
— Тогда, быть может, подруга?
— Повод всегда можно найти, — отмахнулась Целестина. — Но мне потребуются верные и ловкие люди.
— Ты вольна взять с собой всех, кого пожелаешь.
— Спасибо, сиятельный Софроний, — криво усмехнулась гордая патрицианка. — Но ты ничего не сказал о деньгах на дорогу.
— К сожалению, я смогу выделить тебе только пятьсот денариев, — развел руками Софроний.
— Ладно, — согласилась покладистая Целестина. — Придется обойтись тем, что есть. А на какую долю из наследства мужа я могу рассчитывать?
— А разве у нас с тобой не одна казна?
— Не смеши меня, Софроний, — попросила Целестина. — Кстати, о какой сумме идет речь?
— Я думаю, сто тысяч денариев, — не очень уверенно отозвался префект.
— Хорошо, — твердо сказала Целестина. — Ты получишь свои пятьдесят. А сколько я сорву с этих выжиг, это уже мое дело.
Не прошло и семи дней, как комит Лупициан получил назначение, о котором хлопотал, а светлейший Пордака стал нотарием. Комит и нотарий были допущены пред светлые очи божественного Валента и смогли лично выразить ему свою благодарность. Пордака с удовлетворением отметил, что дворец императора, построенный еще во времена Константина, не уступит ни размерами, ни отделкой лучшим зданиям города Рима. Надо признать, что преемники Константина, включая Валента, тоже не оставляли вторую столицу империи своим просвещенным вниманием, и некогда провинциальный город рос и развивался так быстро, что грозил затмить Вечный Рим. Валент, облаченный по случаю официального приема в багровый императорский плащ, подслеповато щурился в сторону новых назначенцев, и на лице его отчетливо читались настороженность и недоверие. И дело здесь было не в Лупициане и Пордаке, а в патологической подозрительности императора, который сомневался даже в самых близких людях.
— Мой брат, божественный Валентиниан, очень недоволен тем, как обстоят дела на северо-восточных границах империи. Мы оба не исключаем, что гунны Баламбера попытаются вторгнуться в наши земли. Я очень надеюсь, что ты, комит Лупициан, хорошо понимаешь сложность возложенной на тебя задачи. Тебе предстоит сформировать по меньшей мере десять легионов, способных защитить Фракию от новой напасти. Я надеюсь также, что ты найдешь общий язык с дуксом Фригеридом и ректором Максимом. Надо расселить готов на границе так, чтобы они стали надежным щитом для империи. И еще одно важное обстоятельство, Лупициан: мне не нужны подданные-язычники! Те из готов, которые не способны принять свет истинной веры, должны быть изгнаны из пределов империи.
О разграбленном варварами десять лет назад обозе император даже не упомянул, и Лупициан был благодарен ему за это.
Комит за время опалы истосковался по большому делу, а потому сразу же по приезде в Маркианаполь рьяно взялся за выполнение своих обязанностей. Его усердие в реализации императорских наказов удивило ректора Максима, человека от природы не слишком трудолюбивого, да к тому же еще сильно обленившегося вдали от строгих императорских глаз. Максиму еще не исполнилось и сорока лет, но смотрелся он на все пятьдесят. Пордака, глядя на его оплывшее тело, с осуждением качал головой. Сам бывший префект анноны сильно исхудал за годы испытаний, выпавших на его долю, и сейчас являл собой образец чиновника, готового к тяжкому и неустанному труду на благо великой империи. Комит и нотарий коршунами кружили над разжиревшим каплуном Максимом, повергая того в оторопь своей неуемной энергией.