Золото Колчака
Шрифт:
А к городу с боями подступали войска Колчака. Все, кто поддерживал новую власть рабочих, стремились отступить вместе с Красной армией, а Степан был оставлен для дальнейшей связи, но должен был затаиться в подполье.
Наполненное тревогой сердце дед Игнат мог успокоить только обратясь к Богу, и он пошёл в храм Рождества Богородицы, расположенный на горе поселения с древних времён. Давно он не посещал богослужение, да и не чувствовал необходимость в священниках, принимая их не как посредников для общения с Богом, а как людей, которые, как и он сам, владеют некоторой тайной. Поэтому, войдя в храм, он не обратился
– Святой Николай, заступись перед Господом нашим за души чистые Елены и Анатолия, перенеси на меня их невольный грех, защити от невзгод и гонений. Аминь.
Кротко преклонив колени, стоял дед Игнат перед иконой Николая Чудотворца и верил в непреходящую мудрость его.
Лишь бы сами молодожёны не сопротивлялись Воле Божьей, лишь бы посетили святой храм и попросили прощения за все грехи вольные и невольные, но творящаяся в мире суета не давала деду Игнату надежды на лучшее. Проще всего спасали свои души католики – не молитвами, а индульгенциями – папскими грамотами «об отпущении грехов». Если бы всё было так просто (дедушка подозревал, для чего использовали Степан с Анатолием древние заклинания и смог бы открыть сокровища и откупиться)! Но в православии так не делается. Надо было спасать молодых влюблённых, что были рядом, и он занялся организацией подполья для Степана.
На западной окраине городка жила одинокая бабушка, которая часто пользовалась знахарством деда Игната. К ней-то и направил он Степана, но строго-настрого запретил говорить о том Шурочке. Как ни упрашивала потом Шурочка деда, как ни скучала по любимому, не рассказал ей, где прячется юноша. Не знали о том и родители Степана.
Но не выдержал разлуки с любимой Степан и поздним вечером пробрался к дому Шурочки. Снова встретились влюблённые и не могли наглядеться друг на друга, возникшая опасность особенно обострила их чувства, духовная близость, ощущение постоянного незримого присутствия друг друга наполняла их болью и счастьем. Признался Степан Шурочке, где скрывается, раскрыл не свою – партийную тайну. А Шурочка не могла оставаться дома, когда наступали сумерки. Она бежала на край селения, чтобы ещё раз увидеться с любимым, заглянуть в его глаза. И что ещё можно было делать под приглядом старушки, как играть в карты и тихонечко переговариваться? Так и проводили они долгие зимние вечера.
Но не могло так продолжаться долго, колчаковцы хватали людей по малейшей провинности и, избивая и издеваясь, выпытывали различные сведения о происходивших в Чёрмозе событиях в начале осени. Но никто ничего существенного вспомнить и рассказать не мог; поступали какие-то отрывочные воспоминания от сторонников белого движения, но представить ясную картину событий командующий военным отрядом не мог и очень нервничал по этому поводу.
Сжималось сердце от страха за дочь и у набожной матушки Шурочки: боялась она и божьего наказания за связь с юношей вне брака, но в то же время верила в девичью честность девушки. И сами молодые люди откладывали назревающую близость до лучшего времени, до окончания оккупационного кошмара. Верили, что наступят мирные времена и они обязательно обвенчаются.
Тревожные тучи всё ближе подступали к конспиративному домику, и Степан решил поздним
– Привет, Стёпа, – обрадовался встрече Ваня. – Как же ты пройдешь по этой дороге, ведь при выходе из леса белые поставили кордон и проверяют пропуска?
– Что же мне делать? Обратно возвращаться? Но в городе облава. Слушай, Ваня, дай мне твой пропуск, ты уже скоро дойдёшь до дома, пока не наступит комендантский час.
– Возьми, – сказал Ванечка – безгрешная душа. – Шуре передать что-нибудь?
– Пусть ждёт.
– А если тебя поймают?
– Не бойся – пропуск я уничтожу, а сам им в руки живым не дамся, не будут они меня бить и унижать.
Так и разошлись в разные стороны.
7. Арест
Тревога, поселившаяся в сердце Шурочки, не отпускала в течение следующего дня. На дворе стоял трескучий мороз, дым из труб поднимался вертикально и растворялся в неописуемой выси. Занятая по хозяйству, растапливая печь, замешивая тесто, Шурочка не переставая думала о Степане: где он скрывается, тепло ли ему, нашёл ли он пристанище, – и шептала непрекращающуюся молитву за него. Короткий день клонился к вечеру, и за окнами стелилось только бесконечное снежное пространство. Но не могла молитва любимой повернуть назад судьбу, которая уже начала свершаться, которая начала раскручиваться в тот момент, когда было произнесено заклинание над замурованным кладом – все, хоть как-то прикоснувшиеся к тайне, должны были умереть, чтобы «дух клада» успокоился на долгие годы.
Хочу написать о себе. Родилась я в 1899 году в посёлке Чёрмозе Пермской губернии, Соликамского уезда. Когда мне исполнилось три года, на нашу семью обрушилось большое горе – умер у нас отец от брюшного тифа, осталось нас пять человек детей и мама шестая. Старшему брату Дмитрию было десять лет, а младшему Ване – шесть месяцев.
Раньше не было государственной помощи, и нам дали пенсию пять рублей. Мы жили очень бедно, у нас была корова и мама соблюдала посты и, воспользовавшись этим, подкапливала масло, чтобы продавать богатым, и на эти деньги покупала нам самую дешёвую одежду и обувь. Старший брат Дмитрий одиннадцати лет пошёл на завод работать. Работа была непосильно тяжёлая, но он работал по двенадцать часов и приносил получку маме – три рубля в месяц. Второй брат Пётр учился, закончил три класса и тоже пошёл работать – ему исполнилось двенадцать лет. Потом и третий брат Павел, закончив в школе три класса, поступил работать на завод. Так и работали все трое, но зарабатывали очень мало, и жизнь была тяжёлая. Я училась один год, мне надо было дома прясть куделю, а мама ткала холст, шила нам всем холщовое бельё, а младшему брату Ване шила шубку, штаны – всё из холста, покрашенного чёрной краской, и он в этом ходил в школу. Учился он пять годов, а когда окончил школу, у нас старших двух братьев уже не было дома – они были взяты в солдаты в царскую армию.
Конец ознакомительного фрагмента.