Золото Колхиды
Шрифт:
— У чужих, это я понимаю, у них можно. А у своих родичей красть прилично?
— Так это разве ваше? — еще пуще вытаращился Гермес. — В прошлый раз я здесь ничего этакого не видел. Подумал, что вы сами добро откуда-то сперли. А украсть краденое, даже у своих — это не грех, а так, развлечение.
Да уж, не грех. Можно опять-таки вспомнить коров, которых младенец Гермес украл у сводного брата. И чего, мол, Аполлон обиделся из-за таких пустяков?
И, вообще, у Гермеса с моей любимой есть кое-что общее. Оба без зазрения совести стащат чужое, но при этом обязательно попадутся.
— Иди уж, воришка, лети себе, — усмехнулась
— Больно же! — совсем не по божественному завопил бог торговли. Потерев ушибленное место, сунул ноги в сандалии, показал нам язык и исчез.
— И как на такого сердиться? — усмехнулась Артемида.
Вот здесь я согласен. На Гермеса-воришку сердиться, все равно, что сердиться на кота, стащившего из-под твоего носа вкусную рыбку. Посмотришь такому в глаза и поверишь, что рыбка сама ему в зубы запрыгнула. Еще и виноватым себя почувствуешь.
[1] Вадим Шефнер
Глава 9
Слепая богиня
Геракл ушел со своей козой и снова пропал. Его не было весь день, не явился и вечером. Возможно, мелкая и рогатая скотинка не спешила превращаться в женщину, и наш герой ходит вокруг селений, в ожидании чуда. Не явишься же с козой к родителям, не скажешь — мол, доченьку заберите. Или возможен и такой вариант. Коза по дороге превратилась в женщину, начала переживать о случившемся, а Геракл ее утешает?
Еще любопытно. Предположим, женщина забеременела, превратилась в козу, то кого бы она родила? Козлят или человечков?
Мысли какие-то глупые в голову лезут. Женщины, забеременевшие от Зевса в любом обличье, рожали человеческих младенцев, пусть они иной раз и вылуплялись из яиц, как Диоскуры и их сестрица.
Стемнело нынче раньше обычного, а вечером со стороны Эвксинского понта задул сильный ветер, волны в проливе принялись скакать наверх. Высоту волны не замерял, но не меньше метра. Судя по моим личным наблюдениям и опыту, полученному в плавании, ночью должен разыграться приличный шторм — баллов этак в семь, а то и в восемь. Боспор Киммерийский — весьма беспокойное место. Если не ошибаюсь, большинство штормов происходит в августе. А у нас, по моему календарю, еще июль, значит, все еще впереди.
А ночью как раз и начался шторм, да такой, что волны едва не долетали до нашего шалаша. Не хотел бы я оказаться в это время в море. Но мы не в море, да и на шторм нам было глубоко наплевать, потому что после вчерашней бессонницы мы с Артемидой крепко спали, приткнувшись друг к другу и укрывшись тряпками, что отыскались в мешке беглянки. Тепло, хорошо и уютно, а мелкие соленые брызги, залетавшие к нам — ерунда, на которую можно и внимание не обращать. И Тифий с Ясоном, надеюсь, сейчас не в проливе, а в Азовском море и догадались отвести «Арго» подальше от берега или напротив, успели причалить и вытащить наш славный кораблик на сушу. А вот коли судно, отмеченное Герой, вошло в Боспор Киммерийский, ему будет плохо. В моей истории в Керченском проливе, во время шторма, тонули корабли и покруче нашего. Читал, что лет запятнадцать до моего перемещения в этот мир, целый танкер разломался на части, а три зерновоза пошли на дно.
Опять-таки, утешало, что в мифах об аргонавтам, судну суждено
С утра наш друг и родич тоже не появился, не было его и днем, хотя к завтраку-то он не опаздывает. Значит, накормили парня в другом месте.
Волноваться за полубога рано— Мойры ему предсказывали другую судьбу, но мы все-таки переживали. Правда, сделали поправку на то, что наш герой мог просто-напросто загулять. Ладно, пусть себе радуется жизни и радует местных красавиц. Главное, чтобы из поселка туземцев не приперлась очередная невеста.
Но тут я почувствовал некое беспокойство. Нет, из-за Геракла, потому что это было как бы не душевное волнение, а словно внешнее. Нет, не совсем так. Что-то такое, чего вроде и нет, но это можно уловить. Не знаю, как свое состояние лучше и описать? Вроде, какие-то этакие колебания воздуха, хотя и солнышко светит, и легкий ветерок дует.
— Ага, ты тоже почувствовал? — поинтересовалась Артемида. Улыбнувшись, добавила. — Ощутил некие сотрясения внутри себя, верное? Но осознать — что же это такое, ты не можешь.
— Точно, — кивнул я.
— Ты уловил, что сюда приближается нечто могущественное, — констатировала богиня охоты. Хмыкнула: — Это нечто могущественное, но не Геракл.
Я прислушался и к себе, и к колебаниям воздуха. Да, это идет не Геракл. Полубог — парень сильный, но его сила другой природы, более человеческой, что ли. А здесь иное. Что-то такое, напоминавшее флюиды, идущие от Геры, но гораздо слабее.
— Ты почувствовал приближение бога или богини, — сообщила мне супруга. Еще разок улыбнувшись, сказала: — Ты пока не можешь понять — что это за бог, кто он, а может это она, но то, что ты сумел определить приближение — очень хорошо.
— А ты уже давно все поняла? — с завистью поинтересовался я.
Странно, но от собственной жены я никаких «флюидов», кроме добра и нежности, не ощущал. Впрочем, так и не хуже.
— Глупый, у меня просто опыта больше, чем у тебя, — вздохнула Артемида. Моя богиня встала, взъерошила мне волосы, потом чмокнула в макушку. — К нам приближается хранительница этих мест. Богиня, более могущественная, нежели твоя нимфа, — хмыкнула супруга, — но менее сильная, нежели мои родственники.
И долго Артемида будет мне вспоминать эту девушку из родника? И вообще, у меня ничего с ней не было, я крепко спал. И женщин, кроме любимой жены нет и никогда не было. Эх, беда с женами, пусть даже они и богини…
Из леса показалась колесница, влекомая парой круторогих белоснежных волов. Ехала она очень медленно, но достаточно целеустремленно, а деревья, казалось, раздвигались сами по себе, уступая дорогу упряжке. Приблизившись к нам, волы встали.
С колесницы степенно сошла женщина, с ног до головы укрытая черной тканью. Только ее лицо выделялось на темном фоне.
По ее лицу, с абсолютно гладкой кожей, невозможно определить возраст. Здесь она схожа с Герой или с провинциальной немолодой актрисой. Кожа, вроде бы, молодая, но все равно, возраст выдаст либо предательская складка на шее, либо кисти рук, либо старые глаза. Но здесь глаза ничего не выдавали, потому что женщина была слепа — белые, невидящие зрачки. Но двигалась гостья очень уверенно, словно ей ничто не мешало.