Золото короля

Перес-Реверте Артуро

— Прежде всего вы должны рассказать мне о Бреде!

Лишь замшевый колет на нем противоречил королевскому эдикту против роскоши, все прочее соответствовало ему вполне — дорого, но скромно, ни кружев, ни золота, военные сапоги, длинные перчатки, плащ и шляпа, а на поясе, помимо шпаги и кинжала, еще и два пистолета. Зная дона Альваро, я побился бы об заклад, что на дружеском застолье сегодняшний вечер для него не кончится, и что до зари какой-нибудь муж или мать-игуменья будут иметь все основания спать вполглаза. Мне вспомнились двусмысленные слова Кеведо о совместных с королем посещениях монашеских обителей

— Ты превосходно выглядишь, Алатристе

— Да и вы недурно сохранились, ваша милость.

— Я забочусь об этом. Но не обманывайся, мой друг. Предаваться безделью — самый тяжкий труд.

Гуадальмедина и вправду

мало изменился: статный, изящный, с изысканными оборотами речи, странно сочетавшимися в его устах с внезапными переходами к солдатской грубоватости, которой он неизменно придерживался в беседах с капитаном Алатристе, некогда спасшим ему жизнь под Керкенесом. Выпили за Бреду, за моего хозяина и даже за меня, потом граф вступил в спор с Кеведо относительно рифмовки какого-то сонета, прикончил с отменным аппетитом порцию ягненка в меду, поданную на блюде отличного трианского фаянса, спросил глиняную трубку, табак, окутался душистыми клубами дыма, расстегнул колет и с довольным видом откинулся на стуле.

— Теперь поговорим о деле, — сказал он.

Посасывая мундштук, потягивая арасенское вино, граф мгновение разглядывал меня, словно решая, можно ли мне слушать его рассказ, и без дальнейших околичностей приступил к нему. Для начала объяснил, что флот, созданный исключительно для перевозки драгоценных металлов из Индий, коммерческая монополия Севильи и строжайший присмотр за корабельщиками преследовали одну цель — не допустить к нашему золоту иностранцев и контрабандистов: все маховики и шестерни могучей машины налогов, пошлин, сборов и податей должны были вертеться бесперебойно, на благо короны и присосавшихся к ней паразитов. Для того и создан был таможенный кордон у единственных ворот в Индии — Севильи, Кадиса и его бухты. Он приносил немалый доход королевской казне, и все бы хорошо, если б только не одно обстоятельство: растленное наше чиновничество, не довольствуясь тем, что судовладельцы-арматоры и акционеры безропотно выплачивали с каждого корабля положенную сумму, при входе в порт беззастенчиво драло с них семь шкур, чтобы урвать малость и для себя лично. Более того — в годы «коров тощих» его величество порой налагал арест на золото и серебро частных лиц, перевозимое его флотом.

— И беда в том, — попыхивая трубкой, повествовал Гуадальмедина, — что все эти поборы и пошлины, призванные покрыть расходы на защиту коммерции в Индиях, пожирают то, что должны вроде бы защищать. Не хватает золота и серебра, чтобы вести войну во Фландрии, чтобы прокормить вороватую свору чиновников и пробудить Испанию от спячки. И торговые люди должны выбирать из двух зол — либо кровососы государственного казначейства, либо контрабанда… И все это так славно удобряет почву для разнообразнейшего плутовства и мошенничества… — Он с улыбкой взглянул на Кеведо и призвал его в свидетели. — Ну что, неправду я говорю, дон Франсиско?

— Правду, — кивнул поэт. — В здешних краях самый тупоумный олух быстро становится первостатейным ловкачом.

— И набивает карманы золотом.

— И это верно, — Кеведо глотнул вина и утер губы ладонью. — Недаром сказано: «Дивной мощью наделен Дон Дублон».

Гуадальмедина глядел на него, любуясь:

— Отлично сказано! Вы должны были бы написать об этом.

— А я и написал.

— Тогда прочтите. Доставьте мне удовольствие.

— «Жил он, вольный и беспечный… » — начал дон Франсиско, поднеся стакан к губам, отчего голос его сделался замогильным.

— Ах, это! — Граф подмигнул Алатристе. — А я-то думал, это сеньора Гонгоры сочинение.

Кеведо поперхнулся:

— Какого еще Гонгоры?! Что вы несете?! Окститесь!..

— Ну, ладно, ладно, друг мой…

— Да нет, совсем даже не ладно, клянусь Вельзевулом! Такое оскорбление даже не всякий лютеранин бы себе позволил! Что у меня общего с этим сбродом содомитов, которые, родясь иудеями или маврами, перекрасились в пастырей?!

— Да я пошутил!

— За такие шутки, господин граф, принято отвечать с оружием в руках.

— Даже не подумаю. — Гуадальмедина, поглаживая подвитые усы и эспаньолку, улыбался примирительно и благодушно. — Что я, с ума сошел? Разве я не помню урок фехтования, который вы преподали Пачеко де Нерваэсу?! — Правой рукой он весьма грациозно приподнял воображаемую шляпу. — Дон Франсиско, приношу вам свои извинения.

— Угу.

— Что это еще за «угу»? Я, черт

возьми, все же испанский гранд. Извольте оценить глубину моего раскаянья.

— Гм.

Вернув себе с грехом пополам благорасположение поэта, Гуадальмедина продолжил рассказ, который капитан Алатристе слушал с большим вниманием, хоть и не выпускал из рук стакан с вином, розовевшим в мягком сиянии горевших на столе свечей. «Война — это чистое дело», — сказал он однажды, и только теперь я вполне осознал, что он имел в виду. Что же касается иноземцев, говорил меж тем граф, то они, дабы обойти государственную монополию, используют посредников из числа местных — их прозвали подгузниками, и это объясняет их роль, — получая золото, серебро и прочие заморские товары, которые законным путем никогда бы им не достались. Кроме того, галеоны, едва выйдя из Севильи или перед самым возвращением туда, заворачивали в Кадис, бросали якорь в порту Санта-Мария или на Санлукарской банке и перегружали содержимое своих трюмов на иностранные суда. Все это побуждало деловых людей слетаться туда, ибо не было места лучше, чтобы обмануть бдительность властей.

— Додумались до того, что строят два совершенно одинаковых корабля, а регистрируют — один. Малым детям известно, что задекларировано, скажем, пять бочек, а ввезено — десять, однако взятки затыкают рты и разжигают аппетиты. Многие сказочно разбогатели на этом… — Граф стал пристально рассматривать чубук, словно что-то в нем нежданно привлекло его внимание. — Очень многие, включая и самых высокопоставленных лиц при дворе.

Альваро де ла Марка продолжал рассказ. Севилья, как и вся прочая Испания, убаюканная потоками заморского золота, не в силах развивать собственную торговлю и ремесла. Выходцы из чужих краев благодаря своему упорству и трудолюбию достигли здесь такого преуспевания, что их теперь не догнать, а высокое положение, в свою очередь, позволило им стать посредниками между нашей отчизной и всей остальной Европой, с которой мы, между прочим, находимся в состоянии войны. Ну не парадокс ли, господа: сражаться с Англией, с Францией, с Данией, с Турцией, с мятежными нашими провинциями — и у них же, через третьих лиц, покупать канаты, парусину, древесину и всякий прочий товар, необходимый на Полуострове не менее, чем по ту сторону Атлантического океана. И, стало быть, золотом Индий оплачивать содержание армий и флотов, которые нас же и бьют. Это — тот самый секрет, известный целому свету, однако никто не решается прекратить такого рода торговлю, потому что она выгодна всем. И даже — его величеству.

— И результат — налицо: Испания катится к чертовой матери, — продолжал граф. — Каждый ворует, врет, плутует, зато никто не платит то, что должен.

— Да еще и бахвалится этим, — вставил Кеведо.

— Вот именно.

Но самое вопиющее во всем этом безобразии, по словам Гуадальмедины, — контрабанда золота и серебра. Благодаря продажности таможенников и чиновников Торговой палаты сокровища, ввозимые частными лицами, декларировались вдвое ниже своей истинной стоимости; чудовищные деньги, доставляемые каждым караваном, расходились по чужим карманам или утекали в Лондон, Амстердам, Париж или Геную. Контрабандой упоенно занимались испанцы и иностранцы, купцы и чиновники, адмиралы и генералы, миряне и клирики, военные, гражданские и какие угодно еще. Еще свеж был в памяти скандал с епископом Пересом де Эспиносой: почив года два назад, сей пастырь оставил после себя пятьсот тысяч реалов и семьдесят два золотых слитка, кои были переданы в казну после того, как выяснилось, что их ввезли из Индий, нимало не потревожив таможню.

— Помимо разнообразных товаров ожидающийся прибытием флот везет нам из рудников Сакатекаса и Потоси на двадцать миллионов реалов серебра, принадлежащего королю и частным лицам. И еще восемьдесят Кинталей note 8 золота в слитках.

— Это — легально, — уточнил дон Франсиско.

— Ну да. Что касается серебра, то еще четверть будет ввезена контрабандой. А золото почти целиком пойдет в казну… Впрочем, трюм одного из галеонов загружен золотыми слитками, которые нигде и никак не значатся. Нигде и никак.

Note8

Мера веса, равная 100 фунтам, или 46 кг.