Золото Монтесумы
Шрифт:
— Лола! Твое лицо!
Со мной что-то произошло, понимаете, и прямо в этот момент. То, чего я никак не ожидала и что было ужасно в своем роде.
Возможно, я шла к этому всю свою жизнь, зачитываясь своими любимыми книгами. Может быть, с любовью собранная коллекция книг об отчаянных бродягах, об антигероях каким-то образом повлияла на мой внутренний мир. Но когда я смотрела в сверкающие черные глаза Томаса и слушала, как он уверял меня в том, что я его дочка, его девочка, истинная правнучка давно утерянной и вновь обретенной семьи, я изменилась. И все это увидели.
Хуже всего мне стало, когда я подняла голову и увидела застывшее на лице Мануэля выражение потрясения.
— О! — только и смог он произнести.
Он опустил взгляд, потому что читал в моей душе.
Во мне проснулась безмерная, щемящая сердце, безумная дочерняя любовь к Томасу де ла Росе.
Глава 51
После
Рано утром 11 июня я и Эрик сидели на полу собора Святого Марка в Венеции. Мы оказались здесь первыми. Если не придавать слишком большого значения ночному сну — а такого греха за нами не числилось, — можно уловить несколько минут уединения даже в самом крупном и посещаемом западноевропейском соборе. Целых два дня мы почти не спали и сходили с ума, очнувшись от наших грез. С тех пор как, к нашему несчастью, мы унаследовали древнее проклятие Волка, на наши взбудораженные головы обрушивались одним за другим удары истории, как всеобщей, так и личной.
После того как я восхищенно взирала на своего родного отца, смертельно ранившего нас с Иоландой стрелой Купидона — в отличие от действительно отравленных стрел, — мы все выскочили из крипты Санта-Мария-Ассунты и оказались во власти бури, разбушевавшейся над Торчелло. Мы добрались по кровавым следам до пустынного берега, где обнаружили пропажу лодки. Мы не знали, удалось ли Марко сбежать или он утонул в этих бурных водах, в которых отражалась дрожащая луна. Чуть дальше виднелись очертания шхуны Томаса, снесенной течением. В общем, наша измученная компания вынуждена была вернуться в церковь и провести бессонную ночь под мозаиками с грешниками и адским огнем.
Следующее утро застало нас на обратном пути в Венецию. Лодку вел рыбак с таким добродушным лицом, что оно полностью опровергло репутацию венецианцев как не очень гостеприимных людей. Затем мы добрели до весьма симпатичного отеля со старомодной хозяйкой, накормившей нас беллини и тюрбо, на которые мы набросились, как голодные шакалы, после чего сонно уставились на сверкающие лазурные воды канала. Поскольку Эрик не хотел, чтобы мои родители узнали о Доменико и Блазеже, мы с Иоландой умолчали о них, повествуя о наших приключениях. Однако вместо того чтобы перечислять наши утраты — любовь, верность, латиноамериканское наследие, золотые календари ацтеков и священные книги друидов, а также наши победы — историческая разгадка головоломки и удачное прочтение криптографических писем, — мы с безумным волнением смотрели на Томаса де ла Росу, воскресшего из мертвых подобно библейскому Лазарю. Он без конца пил, как кит, и с веселой улыбкой рассказывал нам о похождениях моего прадеда. Мануэль бледнел, мама краснела. Иоланда жестоко ругала его, шевеля посеревшими губами, хотя руки ее сами собой тянулись к нему и с необузданным восторгом гладили по лицу. А что касается меня… Из самозабвенного состояния, возникшего при внезапно вспыхнувшей запретной любви к Томасу, меня вывел страх за Эрика. Придя в себя, я увидела, как каждым своим словом и жестом де ла Роса вселяет смятение в съежившегося Мануэля и мою мать. Казалось, этот возникший из небытия человек обладал способностью излучать сатанинскую харизму.
И лишь мой возлюбленный не вписывался в двусмысленный итог нашей экспедиции.
Эрик пребывал в состоянии крайней подавленности и почти ничего не ел. Слушая рассказ Томаса о розысках легендарного меча в Южной Америке, он вначале с горечью бормотал, что король Артур был отъявленным негодяем, а вовсе не героем и что для людей Экскалибур был настоящим бедствием, но в дальнейшем хранил угнетенное молчание. Даже в моменты самой ожесточенной перепалки моих родных он смотрел на нас с мягкой отстраненностью человека, утратившего память.
Я поняла, что нам необходимо как можно быстрее решить наши проблемы с законом и вернуть моего жениха в покой и уют родного дома. Но Эрик оказался не готов к этому.
— Нам нужно вернуться в собор Святого Марка, почтить память древних предков ацтеков, — предложил накануне Эрик. — Перед тем как мы явимся в полицию и все расскажем.
— Нет, прежде всего мы наймем тебе адвоката. Кажется, мне тоже придется прибегнуть к его услугам. Настал момент смело разобраться с нашими проблемами. И постараться вовремя вернуться к свадьбе — ведь до нее осталось всего пять дней.
— Нет, дай мне еще пару дней. К тому же мы просто обязаны посетить собор. У нас только и осталось то золото, что было отпущено на восстановление собора.
—
— Прошу тебя, Лола, не спорь.
Таким образом, мы провели наше последнее утро в Италии, сидя рядышком на полу и взявшись за руки. Мы молчали и очень долго смотрели вверх, на небеса, позолоченные украденным золотом.
Над нами парил центральный купол с фреской, изображающей вознесение Христа. Эта великолепная мозаика эпохи Ренессанса была собрана из маленьких круглых пластинок золота. Восседающий на радуге Христос будто плыл на фоне неба и звезд, окруженный четырьмя ангелами и сиренами. Ниже золотистые ветви деревьев с блестящими листьями создавали еще один ореол сияния, вокруг которого разместились фигуры волхвов и святых покровительниц Девы Марии, будто вовлеченных в это дивное священное кружение, обрамляющее магическую фразу на латыни в стиле «Властелина колец»: «FILIUSISTEDIICCIVESGALLILEI» — «Это сын Божий, Иисус, галилеяне».
Я с болью думала о душевном потрясении, пережитом Эриком за последние дни, как вдруг в собор проникли золотые лучи солнца и тепло скользнули по моему лицу как ощутимое благословение. И все мои страхи за Эрика, опасение оказаться в тюрьме мгновенно испарились. И какое имело значение, что мое временное умиротворение было лишь результатом расстройства сознания из-за стремления принять желаемое за действительное, следствием сильного стресса, следствием попавшей в организм белладонны с ее галлюциногенным действием и оптической иллюзией, порожденной исходящим отовсюду розоватым сиянием золота — бесценного наследия, силой отнятого у ацтеков и у всего мира?
Мне было все равно. Я смотрела на золото, и мой внутренний взор проникал в глубины истории. Вдруг я осознала, что сижу на полу, прислонившись к покрытой мозаикой стене, а лицо мое запрокинуто вверх, к высокому куполу. Я схватила Эрика и потянула к себе. Не знаю, заметил ли он, как я уносилась куда-то в экстазе. Так же, как и я не видела, что с ним творится. Я не могла сказать ему, что мной вновь овладевает то же состояние, которое нахлынуло на меня в пещере Софии, только на этот раз оно было еще более глубоким и ошеломляющим. Снадобье, вызывавшее у ведьм ощущение полета, продолжало действовать в моей крови, и на меня снизошло второе видение — видение моей жизни.
Долго и пристально я смотрела на искрящиеся золотом круги на сводах, и мне показалось, что они пришли в движение, стали вращаться. Это заставило меня вспомнить о фреске Микеланджело «Страшный суд», о золотистом ореоле вокруг фигуры Христа, создающем впечатление вихря, в своем водовороте грозящего поменять местами Ад и Рай, внести хаос в устоявшуюся систему религиозных представлений. И внезапно этот вихрь втянул меня в свою бешено вращающуюся воронку. Я перестала ощущать свое тело и едва успевала следить за стремительно проносящимися в голове образами и картинами. Я думала о золоте, расплавленном Антонио в пылу его надежд на всемогущую алхимию. Думала об ацтеках и о золотых статуях их богов с оскаленными клыками, вместо которых появились все эти позолоченные алтари христианских святых. Я вспомнила потрясенное лицо Эрика, когда я, пребывая на грани жизни и смерти от удушья, вдруг проследила мысленным взором всю его жизнь — от существования в утробе матери до смертного конца. И меня опять охватила глубочайшая любовь к нему. Я думала о полном хаосе в мире. О человеке, спустившемся в темноту подземелья на острове Торчелло. О матери, выбиравшейся из дебрей Центральной Америки с растрепанными сединами, окружающими ее лицо подобно сияющему ореолу богини луны Иштар, о том, что в ее сердце каким-то непостижимым образом уживается любовь к Мануэлю со страстной привязанностью к Томасу. Я думала о своих двух отцах. Думала об изречении «Nomen atque omen», об отчаянной надежде раба на то, что он всегда будет полной противоположностью жестокому Волку, что Лупо есть абсолютный перевертыш Опула; что, поставив под письмом озадачившую нас подпись «il Noioso Lupo Retto», он заставит задуматься читателя письма и догадаться, что за ней скрывается его признание: «Io Sono il Opul Tetro», то есть «Я черный и мрачный Опул». Я думала о том, какой рискованной оказалась игра слов сменившего обличье Глупца, потому что, заняв место Антонио, он, с одной стороны, начал жизнь заново, а с другой — перестал существовать как самостоятельная личность. Разве черный и мрачный Опул не доказал, что унаследовал от своего пленника жестокость и безумие, когда в сиенском сражении с помощью горючей смеси заживо сжигал флорентийцев?! Точно так же, как однажды Марко показал мне свое истинное лицо, искаженное злобой и ненавистью, и такое же зверское выражение в минуту крайней опасности я увидела на лице Эрика.